Зимняя война глазами русской интеллигенции Эстонии:
Галина Пономарева, Татьяна Шор
Источники и литература
Галина Пономарева, Татьяна Шор
Советско-финская или Зимняя война (финск. Talvisota), развязанная СССР после подписания пресловутого пакта Молотова – Риббентроппа 30 ноября 1939 г., закончилась поражением советской армии. Это вынудило советское руководство подписать Московский договор 12 марта 1940 года, по которому изменялась советско-финская граница, установленная Тартуским мирным договором 1920 г. По мнению ряда советских и современных российских историков, эта война представляла собой отдельный двусторонний локальный конфликт и не являлась частью Второй мировой войны. По другой версии — это была наступательная операция СССР против Финляндии в ходе Второй мировой войны (см.: Петров 2005: 5 – 17). Поскольку эта война со стороны СССР имела захватнический характер, оправдываемый претензиями Сталина восстановить прежние границы Российской империи, а, кроме того, имела ярко выраженную имперскую идеологическую подоплеку, то вполне понятно неодинаковое к ней отношение различных национальных и социальных групп. Каким же образом освещалась эта война в русской прессе Эстонии тех лет? Ведь именно она, с одной стороны, формировала общественное мнение русского населения, а, с другой стороны, отражала действительное положение вещей. Как писал в своих воспоминаниях А. А. Бельгард, по отношению к Зимней войны даже среди эстонцев поначалу не было единой точки зрения: «Несмотря на то, что все симпатии эстонцев были, конечно, на стороне финнов, в правящей верхушке проявлялось известное злорадство. Нужно помнить, что в первый момент предъявления советских требований Эстония обратилась к Финляндии, которая тогда отказалась от совместного выступления. Теперь у некоторых деятелей эстонского правительства обнаружилось своего рода злорадство, дескать, вот, вы не хотели нам помочь, а мы все-таки выпутались и, в общем, неплохо, а вы должны воевать, и ваша пресловутая скандинавская ориентация тоже не помогла» (Бельгард 2005: 185). Если точка зрения эстонцев на Зимнюю войну в Финляндии изучена сравнительно хорошо (см.: Talvesõda 2002), то этого нельзя сказать о русских Эстонии. Вполне понятно, что отношение к военным действиям русских в среде русского меньшинства Эстонии и русских эмигрантов отличалось от трактовки этих событий в эстонской прессе, но в то же время и не сливалось с официозной позицией СССР.
На 1 января 1939 года в Эстонии насчитывалось 94 000 русских, в основном, сельское население. К местам их компактного проживания относились Занаровье, Причудье и Печерский край, т. е. соседствующие с СССР территории. В конфессиональном отношении подавляющее большинство русских принадлежало к ортодоксальным православным приходам. 10 000 староверов образовывали свой Союз Старообрядческих общин (см.: Русское 2001: 26 – 53). С 1937 г. наблюдался постоянный рост влияния советской агитации на русское население приграничных районов (см.: Пономарева 2004: 274 – 275). Используя тот факт, что радиопередач на русском языке в Эстонии было мало, советская пропаганда развернула свои радиостанции на Прибалтику. В радиопередачах восхвалялась жизнь в СССР, а в кинотеатрах демонстрировались популярные советские музыкальные фильмы, такие, как «Цирк», «Веселые ребята», «Волга-Волга». Отсутствие русских титров в звуковых фильмах во времена правления К. Пятса также способствовало успеху советских фильмов. Поскольку реальное общение с советскими людьми в конце 1930-х годов было практически сведено к нулю, ничто не препятствовало идеализации их жизни в СССР. Местным русским советские люди представлялись как герои популярных фильмов: веселые, жизнерадостные, открытые, добрые, всегда готовые прийти на помощь. Учитывая экономические и политические трудности, выпавшие на долю простого населения Эстонии, к началу войны с Финляндией наблюдался крен в сторону большего сочувствия к изменения социального уклада. Социализм представлялся одним из реальных выходов к улучшению своего экономического и социального статуса. Зимняя война наглядно обнаружила резкое социальное расслоение русского населения. Необразованная беднота выступала в поддержку Красной армии, другая часть, в основном интеллигенты, переживали за Финляндию. Сложнее было с юношами из интеллигентных семей, которые отождествляли советскую армию с русской. Этому немало способствовала, например, одна из лучших работ С. Эйзенштейна с музыкой С. Прокофьева, картина «Александр Невский», появившаяся на экранах в 1938 г. Фильм имел огромный успех, сравнимый, разве что, с «Чапаевым» не только в СССР, но и в Эстонии. Как известно, за эту работу Эйзенштейн получил Сталинскую премию и степень доктора искусствоведения без защиты диссертации. Правда, в СССР вскоре после выхода картины на экраны она была изъята из проката по соображениям политкорректности к Германии, с которой в этот период велись тайные переговоры. В Эстонии же фильм «Александр Невский» крутили беспрепятственно и с неизменным успехом. Ведь действие происходило на близком всем русским Чудском озере, и ультрапатриотически выстроенный сюжет фильма импонировал молодому поколению русских. Можно сказать, что русские подростки, напичканные советской пропагандой, в отношении Зимней войны занимали промежуточную позицию между необразованным старшим поколением и русской интеллигентной элитой. Но лишь последняя могла сформулировать свою позицию и имела возможность высказать свои взгляды в печати или в письмах, поэтому объектом анализа в данной работе будут их воспоминания, письма и публицистика в связи Зимней войной.
В военное время деление общества на «своих» и «чужих» резко обостряется, причем, прежде всего, в эмоциональном восприятии. Если для эстонцев «своим» в советско-финском конфликте был родственный им народ финно-угорский группы финны, с которыми их связывали прочные культурные и экономические контакты, то для русских Эстонии «нашими» представлялись русские Финляндии. В 1920 – 1930-е гг. между этими двумя русскими диаспорами установились прочные культурные связи. К сожалению, следует признать, что контакты русских общин Эстонии и Финляндии изучены еще слабо, хотя уже сейчас представляется возможным вычленить некоторые каналы, по которым они осуществлялись.
Прежде всего, культурные связи обнаруживаются в сфере высшего образования. Так, в Тартуском университете учились около полутора десятков русских студентов из Финляндии, в основном, выпускники Выборгского русского лицея (см.: Baschmakoff, Leinonen 2001: 201).
Естественно, что всех русских за рубежом объединяло занятие литературой. Это проявлялось в том, что писатели обеих стран активно сотрудничали в прессе Финляндии и Эстонии. Поэт Вадим Гарднер, градуированный в Юрьевском университете, до Зимней войны жил в имении матери Метсякюля (Metsäkylä) под Выборгом. Но c началом боев за Карельский перешеек Гарднер, друг и почитатель убитого большевиками Н. Гумилева, переехал в Хельсинки, не сочувствуя власти, истребляющей поэтов (см.: Кучинская 2002: 657 – 669). Особо надо отметить участие поэтов «Таллиннского цеха» в выборгском «Журнале Содружества» (см.: Башмакофф, Пономарева 2005: 57 – 72), а также русских авторов из Финляндии, например, И. Савина и В. Булич в эстонских русских изданиях. Один из немногих журналов русских Финляндии «Пробуждение» вместе с приложением «Детский уголок» в течение 1921 – 1940 гг. печатался в Хельсинки, Сортавала, Выборге и Нарве (см.: Baschmakoff, Leinonen: 211).
На русских певческих праздниках в Эстонии неоднократно выступал русский хор и великорусский оркестр А. Н. Губерта из Хельсинки, а сам он с успехом дирижировал сводными хорами и оркестрами на общегосударственном хоровом празднике в Печорах в 1939 году (см.: Пономарева 2001: 176). В духовной сфере особенно тесное сотрудничество наблюдалось между православными приходами Эстонии и Финляндии. Заметим, что в Финляндии не сохранилось староверов (староверами в стране были этнические карелы), поэтому у русских старообрядцев Эстонии с Финляндией контактов не возникло. Укреплялись, прежде всего, связи между православными, среди которых были не только русские, но и эстонцы. Особое значение имел для русских Эстонии, как, впрочем, и для русской европейской диаспоры в целом, Валаамский монастырь, где сохранялось старчество. Наиболее стойкие монахи жили в одиночку на скалистых островах в Ладожском озере среди тяжелых природных условий. Во время непогоды они были оторваны от монастыря. О Валаамских схимниках знала вся русская диаспора, об этом пишут известные финские исследовательницы проф. Н. Башмакофф и М. Лейнонен: “Some of them, such as the schema-monk Yefrem, gave the pilgrims spiritual support and guidance, which was indubitably needed in the difficult circumstances of émigré life” 1)(Baschmakoff, Leinonen 2001: 12). Связи между монахами Валаамского и Псково-Печерского монастыря были очень крепкими. На Валаам постоянно ездили члены Русского Христианского Студенческого Движения, студенты и школьники. В Эстонии было написано и вышло несколько книг, посвященных Валааму. Например, брошюра движенца Александра Осипова «Путевая тетрадь (На Валаам!)» (Таллинн, 1940) или книги педагога Михаила Янсона «Валаамские старцы» (Берлин, 1938) и «Большой скит на Валааме» (Таллинн, 1940). Валаам инспирировал русских поэтов Эстонии, отметим сборник стихотворений «Валаам», вышедший в Таллинне в 1935 году, а также стихотворения Ирины Кайгородовой «Валаамский монастырь» или Павла Иртеля «К Валааму». Некоторые незабываемые впечатления об этой русской святыне были опубликованы уже значительно позже. В начале1990-х годов в газете «Русская почта» были напечатаны воспоминания движенки К. Хлебниковой-Смирновой «Валаамские странички» (Хлебникова-Смирнова 1991). Не обошли своим вниманием уникальную архитектуру монастыря и художники, в частности, известный в Эстонии художник и декоратор Н. Роот посещал Валаамский монастырь и писал о нем.
Поскольку Эстония была непосредственным соседом Финляндии, то военные действия, развернувшиеся на Карельском перешейке, волновали ее более, чем Латвию и Литву. В определенной степени можно сказать, что русское общество было идеологически подготовлено к противостоянию финнов и Красной армии. В 1936 г. в Таллинне вышла небольшая брошюра в 94 страницы генерала Э. Г. фон Валя «Война белых и красных в Финляндии в 1918 г.», в которой, в частности, анализировались действия бывшего российского генерала Г. Маннергейма, его роль в победе над большевиками и провозглашении самостоятельности Финляндии. Теперь, 20 лет спустя, военные действия между старыми соперниками велись в непосредственной близости от Эстонии, причем с ее военных аэродромов вылетали советские самолеты для бомбардировок южной Финляндии. Особую авиационную часть возглавлял дважды герой Советского Союза Григорий Кравченко. В октябре 1939 г. обстановка в Эстонии крайне обострилась. В связи с репатриацией немцев Эстонию покинули некоторые эстонцы и русские. Появились советские военные базы. Врач Х. Ноор, бывший в 1939 году гимназистом в Хаапсалу, вспоминал необычную обстановку в городе осенью этого года, когда на улицах одновременно мирно фланировали русские и немецкие военные: “Oktoobri lõpupäeval võis Haapsalu kesklinna tänavail näha üheaegselt ülespidi terava „torniga“ budjonnõi mütsi ja kandadeni pikki halle sineleid kandvaid ning „troinoi“ odekoloni ning kirsasaabaste erilist lõhnasegulevitavaid punakomandöre. Samas ka SS eraldusmärkidega mustas, üsnagi elegantses mundris saksa ohvitseride väikest meeskonda” 2) (Noor 2004: 60). Оказывается, немецкие офицеры должны были сопровождать суда с немецкими переселенцами, но вскоре они покинули город. Глядя на необычное передвижение советских войск в сентябре – начале октября многие эстонцы думали, что предстоит война не в Финляндии, а в Эстонии, а посему некоторые богатые эстонцы стали срочно размещать свои сбережения в финских банках. Когда же выяснилось истинное положение дел, уже во время Зимней войны они были вынуждены в срочном порядке организовать экспедицию в Финляндию, чтобы вернуть свои сбережения (см.: Õuidam 1940).
Между тем отношения между Финляндией и Советским Союзом стремительно обострялись. 10 октября 1940 г. молоденькая учительница Анна Мурникова писала из Таллинна своему жениху-рижанину старообрядцу Георгию Подгурскому: «А нас (эстонцев) очень волнует вопрос, что ответит Финляндия — на такое же мирное соглашение мало надежды: и в мирное время финны так ненавидели русских, а теперь и подавно. Сейчас читала в газетах, что у них уже объявлена мобилизация, значит, и нам в случае чего «вставать» надо, ведь пакт о взаимной помощи заключен» (Подгурский 2000: 47). Как и большинство окружающих, девушка думала, что в случае войны между Финляндией и СССР Эстонии тоже придется принимать участие в этой войне.
Как отреагировала на начало финско-советского конфликта тартуская интеллигенция отмечает Т. Милютина в воспоминаниях «Люди моей жизни»: «30 ноября всех потрясло, началась война между Советским Союзом и Финляндией» (Miljutina 2007: 116). Эмоционально Зимняя война в Финляндии в сознании русских Эстонии неизменно ассоциировалось с холодом и лютой зимой, которая, действительно, выдалась необычно холодной для Эстонии. В заметке «Лютая зима», опубликованной в газете «Старый Нарвский Листок» 10 января 1940 года, сообщалось: «Сильные морозы захватили всю страну. Из Петсери сообщают, что там мороз достигает – 39 ° по Цельсию, в Выру – 37 °, в Эльва и Отепя – 33 °, у нас в Нарве мороз достигает временами более – 25 °. Мороз настолько велик, что птицы замерзают на лету. Такой суровой и снежной зимы, как нынче, мы не знали уже много лет» (Лютая 1940). Казалось, что из-за сильных морозов приостановилась жизнь. Газета «Вести дня» от 18 января 1940 года писала: «Мороз на юге Эстонии достигает 50 градусов. В деревне повсюду прерваны лесные заготовки. Движение на шоссейных дорогах почти приостановилось. Во многих городах рынки закрыты. Пассажирские поезда прибывают с запозданием, и пассажиров в них так мало, как никогда». Далее говорилось, что «мороз препятствует и работе на сланцевых разработках» (Мороз 1940). В эстонских лесах находили замерзших птиц и зверей, а иногда жертвами мороза становились и сбившиеся с дороги люди.
Писатель Вадим Макшеев, учившийся в это время в эстонском реальном училище в Тарту и живший в немецком пансионе, так вспоминал зиму 1939 – 1940 г. в рассказе «Свои и чужие»: «Морозы доходят до тридцати, холодно в пансионе, холодно в высоких коридорах училища, и перед началом уроков в классе все дружно считают приходящих — если набирается меньше половины учеников, занятия не состоятся» (Макшеев 1997: 161).
Отголоски войны вместе с холодом обозначились и в Таллинне. Татьяна Кашнева в книге «Земная коротка наша память…» писала: «А в суровую зиму с непривычно жгучими морозами в затемненном городе мы услышали далекий гул орудий — началась Финская войны» (Кашнева 1993: 5). В уже упоминавшихся выше мемуарах Т. П. Милютиной эта параллель продолжается: «Зима 1939 – 1940 гг. была необыкновенно жестока. У нас в Эстонии померзли яблоневые сады. Эта героическая для Финляндии война закончилась 12 марта 1940 года. Число жителей Финляндии сравнимо с населением одного только Ленинграда» (Miljutina 2007: 117). В СССР было обычным говорить о героической обороне Ленинграде, но никто в советское время не смел писал о героической обороне Финляндии.
Суровую зиму тех лет ощущало не только местное население. Писатель Георгий Васильев, служивший в 1939 – 1940 гг. шофером на советской военной базе в Хаапсалу, вспоминал: «Зима лютовала вовсю. Январским утром, в день, который зовется “старым новым годом”, на аэродроме в Клоога градусник показывал пятьдесят два градуса ниже нуля. И все бомбардировщики “СБ” взлетали и уходили на север, через Финский залив, бомбить Финляндию. Второй месяц продолжался финско-советский конфликт» (Васильев 1989: 73). От мороза страдали советские летчики-истребители, например, Г. Васильев описывает трагический случай, произошедший с одним из них: «Летчики летели в Финляндию, прикрывали бомбардировщиков. Случилось, что Трусова сбили финские зенитчики. Выбросился с парашютом, приземлился на какой-то полянке. Что делать? Куда деваться? Но не растерялся ведомый, сел рядом. “Давай сюда! Ложись на крыло!” Кинулся Трусов к самолету, прыг-скок сразу-то на крыло и не взобраться. Из леса финские лыжники выскочили, из автоматов палить начали. Вскочил все-таки Трусов на крыло, ухватился за растяжки, взлетели. Только Трусов впопыхах рукавицы потерял. Вернулись на свой аэродром. Но пока летели, всего несколько минут, руки у Трусова промерзли насквозь, чуть ли не до локтей. Видел я его в столовой после госпиталя — как он культяпками вилку держал, пробовал котлету есть» (Васильев 1939: 74).
Любопытно, как Васильев постфактум характеризует русскую прессу Эстонии: «Местные русские газетки во всем обвиняли Советский Союз, диктатора Сталина. Кто, мол, поверит, что маленькая Финляндия полезет с кулаками на огромную Россию? Это Сталин потребовал от Финляндии того же, что и от Эстонии — создать военные базы. Финны не согласились устраивать в своем доме коммунальную квартиру» (Васильев 1999: 73). Здесь советский писатель не совсем прав. В 1939 г. в Эстонии выходили 3 русских газеты: «Старый нарвский листок», «Русский вестник» и «Вести дня». В этот период Эстония уже входила в сферу советского влияния, поэтому местные русские газеты не могли себе позволить открыто критиковать действия советского правительства, т. к. Эстония соблюдала нейтралитет. Обычно на первой полосе одновременно давались сводки как советского, так и финского командования. Военных сводок не было только в газете «Вести дня», поскольку она выходила в качестве приложения крупной рижской газеты «Сегодня», и эта важная информация печаталась там. В русской прессе того времени очень редко можно обнаружить материалы, в которых бы негативно оценивались действия советских войск, базирующихся на территории Эстонии. Наоборот, появлялись сообщения о советских воинах-спасителях, например о спасении эстонца, провалившегося в прорубь или о красноармейцах, помогавших тушить кинотеатр в Хаапсалу и т. д. (см.: Советские 1939). Характерна заметка из газеты «Вести дня» под названием «В Хаапсалу сгорел кинематограф»: «В ночь на сегодня в Хаапсалу сгорел единственный в этом городе кинематограф, принадлежавший южному отряду самозащиты. В тушении пожара, которое тормозилось и недостатком воды, помимо пожарных команд, участвовали и советские военные чины под руководством двух офицеров. При их содействии удалось предотвратить распространение огня в соседние дома» (В Хаапсалу 1940). В публикации упоминалось, что при тушении пожара удалось спасти советский фильм «Юность Максима», который демонстрировался в этом кинотеатре.
Несмотря на то, что советским военным и гражданскому населению Эстонии общение между собой было запрещено, уже с октября 1939 г. можно говорить о начале нового витка советской агитации внутри страны в тех местах, где дислоцировались базы. Причем советская пропаганда вела себя очень умело. Практически не использовались стандартные агитационные методы в виде печатной продукции, а применялись более тонкие способы. Например, на кинокартину, которая демонстрировалась военным, могли прийти все желающие. Жители в окрестностях баз слушали советские песни из тех же кинофильмов, которые красноармейцы распевали, маршируя в строю. Уже упомянутый выше Х. Ноор писал: “Õhtuti rõkkasid rannatänavad rividrilli tegevate punaväelaste lauldud „Katjušat“ ja Dunajevski „Tsirkusest“” 3) (Noor 2004: 61).
Все же критический материал о действиях советских войск в Эстонии в русских газетах появился. 2 февраля 1940 г. советскими кораблями, находившимися в таллиннском порту, был обстрелян эстонский военный учебный аэроплан. Начальство советской эскадры знало о предстоящем полете аэроплана. Тем не менее, с советских судов был открыт по аэроплану орудийный огонь. Аэроплан не пострадал, но часть снарядов упала в Таллинне на дома и улицы. Один из снарядов пробил стену дому на улице Ахья и взорвался в пустой квартире. Второй снаряд пробил угол дома на Нарвском шоссе. Третий снаряд взорвался на тротуаре и ранил в ногу Г. Шоттер. Таллиннцы пребывали в состоянии шока и были страшно перепуганы. В опровержение возникших слухов о войне в Эстонии появилась газетная статья, в которой говорилось: «Вследствие того, что орудийная стрельба с судов была слышна на сравнительно далеком расстоянии, а упавшие снаряды были приняты за бомбы, сброшенные с аэропланов, то в некоторых местах столицы возникли слухи о большом воздушном налете, о том, будто в районе гавани сброшено около десяти бомб. Из вышесказанного следует, что слухи о какой-либо бомбардировке Таллинна не имеют никакого основания» (Обстрелян 1940).
По поводу этих событий молодой старообрядец, будущий наставник Рижской старообрядческой общины Георгий Подгурский 7 февраля 1940 г. писал из Риги невесте в Таллинн: «У вас там тесные связи с Советами — у нас это менее заметно. Выходит, что вы к ним подделываетесь, а они вас же за то “лупят” — у вас в порту обстреливают ваши же аэропланы, разрушают дома и убивают людей. Мне кажется, что вы это только из страха их переносите и заискиваете, а в душе, верно, их ненавидите? У нас то же самое, а русским — стыдно и обидно: стыдно, что и те все же тоже русские и обидно, что ничего сделать нельзя» (Подгурский 2000: 50). Из письма достаточно ясно можно понять, что отголоски таллиннских событий до Латвии доносились довольно быстро, да еще и в преувеличенном виде. Справедливости ради отметим, что человеческих жертв в Таллинне все-таки не было.
В книге «На чаше весов: Эстония и СССР, 1940 год и его последствия», составленной П. Варесом и О. Журьяри, опубликованы официальные документы, касающиеся этого инцидента. Из документов явствует, что 2 февраля 1940 г. была послана «Нота посланника Эстонии в СССР А. Рея наркому иностранных дел СССР В. М. Молотову». От имени правительства Эстонии он заявлял «протест по поводу нарушения неприкосновенности территории Эстонской Республики» (На чаше 1999: 125). Молотов немедленно стал искать виновных, и 3 февраля 1940 г. появилась докладная записка народного комиссара военно-морского флота СССР Н. Г. Кузнецова, адресованная Сталину, Жданову, Молотову и Ворошилову. Кузнецов докладывал, что «...днем 2.02.40 г. в Таллинне над стоящими в гавани кораблями Краснознаменного Балтийского Флота на высоте около 600 метров появился самолет типа “Бристоль Бульдог”, оказавшийся эстонским. Самолеты этого типа находятся на вооружении Финляндии. Согласно донесению командования КБФ, было поручено извещение о полете эстонского самолета по договоренному маршруту. Однако, в нарушение своего маршрута вопреки договоренности с эстонским командованием о том, что эстонские самолеты над портом и стоящими в нем кораблями Краснознаменного Балтийского Флота вообще летать не будут, самолет над кораблями пролетел несколько раз и был обстрелян огнем зенитной артиллерии кораблей. Приказания об открытии огня по самолету со стороны старшего на рейде командира не было, корабли открывали огонь самостоятельно» (На чаше 1999: 125 – 126). Кузнецов признал факт повреждения советскими снарядами дома и ранения женщины и отдал приказ начать немедленное расследование происшедшего. 4 февраля 1940 года последовала «Нота наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова посланнику Эстонии в СССР А. Рею». Молотов подтверждал факт обстрела эстонского самолета советскими военными кораблями и сообщал о причинах этого обстрела: «По донесению советского военно-морского командования упомянутый самолет, вопреки договоренности с эстонским командованием, что эстонские самолеты над портом Таллинна и стоящими в нем кораблями Краснознаменного Балтийского флота летать не будут, уклонился от своего маршрута и несколько раз пролетел над советскими военными кораблями, которые, приняв его за иностранный, подвергли его обстрелу» (На чаше весов 1999: 16).
5 февраля 1940 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) было вынесено постановление «Об обстреле эстонского самолета в Таллинне с советских морских кораблей». В нем говорилось:
1) «Обязать Нарковоенморфлота т. Кузнецова наложить взыскание на виновных в необоснованном по обстоятельствам дела обстреле эстонского самолета в Таллинне с советских военных кораблей» (На чаше 1999: 127). Из этого следует, что советское правительство признало обстрел эстонского самолета необоснованным. Пункт второй гласил:
2) «За непредставление информации в СНК и ЦК со стороны Наркомфлота до вечера 3 февраля об имевшем 2 февраля случае обстрела эстонского самолета советскими военными судами в г. Таллинне и проявленную слабость руководства Наркомвоенморфлота в отношении флота Таллиннской гавани, тов. Кузнецову поставить на вид» (На чаше 1999: 127).
Ясно, что командование кораблей первоначально попыталось скрыть свой промах, втайне надеясь на молчание эстонцев, но причиненный ущерб и поднятая прессой кампания заставила советскую сторону рассмотреть инцидент и признать допущенную ошибку.
Бывали случаи, когда советские бомбардировщики, которые по каким-то причинам не могли отбомбиться в Финляндии (например, мешали зенитные орудия) сбрасывали бомбы на эстонскую территорию. 31 января 1940 г. в газете «Старый Нарвский Листок» появилась заметка «34 бомбы в районе Колувере». В ней сообщалось, что в Ляэнемаа, где находились советские аэродромы, произошло следующее событие: «29 января, около полудня близ поселка Колувере в Ляэнемаа высоко летевшие 8 аэропланов сбросили на поля и в лес 34 бомбы. 3 бомбы, упавшие близ жилищ выбили оконные стекла в сушильне и в двух хлевах» (34 бомбы 1940). В газете писалось, что по делу ведется расследование, правда, о его результатах читатели так и не узнали. Всего с декабря 1939 по 11 марта 1940 г. на территории Эстонии было зарегистрировано 11 бомбардировок и сброшена 71 бомба (см.: На чаше 1999: 125).
В отличие от эстонской литературы, в русской печати Эстонии финская война почти не изображалась. Причин тому несколько. Часть русских писателей (среди них были этнические немцы) уже уехала в конце 1939 г. под предлогом репатриации в Германию выехала из страны. Другая часть просто не успела этого сделать, поскольку произошел июньский переворот 1940 г., в ходе которого несколько писателей были арестованы. К художественному тексту Зимней войны можно отнести только эпизод из рассказа Вадима Макшеева «Свои и чужие». Хотя он и считается российским писателем, но до высылки в Сибирь 14 июня 1941 г. Макшеев проживал в Эстонии и его юношеские воспоминания, несомненно, можно отнести к эстонскому локусу. Глазами ученика реального училища Макшеев описывает обстановку в Тарту во время Зимней войны: «В витринах книжной лавки неподалеку от пансиона карта военных действий на Карельском перешейке. Возле нее военное снаряжение для желающих ехать воевать на стороне Финляндии» (Макшеев 1999: 161). В рассказе в соответствии с реалиями показано, что руководство реального училища было полностью на стороне финнов: «В актовом зале по понедельникам молятся за победу финского оружия — после проповеди пастор громко читает строки из псалма, ученики поют, снова звучит псалом, и тоскливо поет хор» (Макшеев 1999: 161). Класс, где учился 12-летний Вадим Макшеев, был большим и почти мононациональным: «В классе я один — русский, во втором ряду сидит молчаливый финн Парданен, остальные сорок семь — эстонцы» (Макшеев 1999: 158). Но если финн для эстонцев «свой», то русский — явно «чужой», хотя Вадим по своим интересам мало отличался от обычных ребят его возраста: «Как все мальчишки, я любил играть в войну. Мне нравились книги про войну, военные фильмы в кинематографе…» (Макшеев 1999: 157). Неприязнь к русским выявляется в одном из эпизодов обычной школьной жизни. Учитель черчения позволяет себе на уроке непристойную выходку: «Учитель Хаммер рассказывает на уроке оскорбительный анекдот про советских солдат. Я краснею и подымаю руку, сердце мое колотится. — Ты что-то хочешь сказать? — спрашивает он. — То, что вы рассказали, неправда. — Хаммер удивленно и в то же время насмешливо смотрит на меня. — Если не нравится, можешь выйти из класса» (Макшеев 1999: 161). Эстонские школьники видят в вызывающем поведении русского повод для драки. «Во время большой перемены мальчишки натравливают на меня Парданена. Сжав кулаки, мы стоим друг против друга, и столпившиеся вокруг ребята вопят: “Дай ему! Дай!” — Они хотят увидеть драку. Я ничего не имею против Парданена, как, наверное, и он против меня, но его подталкивают все ближе: Дай! Дай русскому! — Я чужой. Один против всех. Если он замахнется, буду драться. Отчаянно... За русских, за Красную Армию. Набычившийся Парданен не хочет начинать. Разжав кулаки, мы расходимся. Но мальчишки продолжают натравливать: Дай же ему! Почему ты не дал русскому?» (Макшеев 1999: 161 – 162). Однако, юноша не знает еще, что ждет его с приходом Красной армии, из-за которой он готов был вступить в драку. Через 1, 5 года в июне 1941 года семью белоэмигрантов Макшеевых вышлют в Сибирь. Вадим останется в живых единственным из семьи. Отец погибнет в лагере, мать и сестра умрут от голода...
Аэродромы, с которых взлетали советские бомбардировщики, находились на западе Эстонии, где проживало, в основном, эстонское и шведское население. В книге “Eesti rahva elulood” (Биографическая история эстонского народа) помещена биография Л. Варблане, который в 1939 году был 16-летним учащимся в Лихула. Он вспоминает: “Peagi algas Soome sõda. Matsalu lahe põhjakaldale Sinaleppa ehitati kiiruga lennuväli. Sealt startisid punakotkad pommilaadunditega. Soome. Lugesime külapoistega lennukeid, palju läks ja palju tuli. Üsna mitmel narmendasid Soomes auklikuks lastud tiivad” 4) (Eesti 200: 361). Русские мальчишки в Эстонии могли видеть советские бомбардировщики только в небе. Уже не раз упомянутый нами В. Макшеев рассказывает об этом в произведении «Венчальные свечи»: «Советский Союз заполучил военные базы в Эстонии, с которых бомбардировщики с красными звездами на крыльях летают бомбить линию Маннергейма. С басовитым гулом эскадрильи их низко проносятся над крышами и заводскими трубами нашего поселка и исчезают в холодной декабрьской тьме» (Макшеев 1997: 148 – 149). Самолеты притягивали взоры не только мальчишек, но и военных наземных войск с советских баз. Танкист Виталий Коновалов, служивший во время Зимней войны неподалеку от Хаапсалу, вспоминал: “Kui olime Uuemõisa jõudnud, algas sõda soomlastega. Vaatasime ikka ja jälle, kuidas meie pommitajad lennuväljadelt üle mere Soome poole läksid. Tagasi tuli neid aga ikka vähem...” 5) (August 1988: 119). Война в Финляндии, хотя и в разной степени, но затронула всех. Кто-то беспокоился за судьбу друзей и знакомых, у кого-то там были близкие и родные. Чтобы разобраться в ситуации, скупой информации в газетах явно не хватало, поэтому, по выражению русской поэтессы из Кивиыли, М. В. Карамзиной, все «висели на радио». Но больше всего волновались за знаменитый монастырь Валаам, ведь многие из местных русских бывали там как паломники. М. В. Карамзина писала в Тарту поэтессе В. В. Шмидт: «И на Валааме бомбы и пожары! И этот продолжающийся мороз, как оковы какие-то, и жутковато думать, что будет, когда он сдаст, когда оковы распадутся» (Киселева 1992: 39 – 40).
Эхо Зимней войны можно обнаружить в ежемесячном журнале «Православный собеседник». В февральском и мартовском номерах за 1940 год были помещены материалы о Валаамском монастыре «Валаам во время войны» (ПС 1940. № 2. Февраль) и «Разрушение Валаамского монастыря» (ПС 1940. №3. Март). В статье «Валаам во время войны» сообщалось не только о судьбе монахов, эвакуированных, мобилизованных в армию или оставшихся в монастыре, но и о разрушениях, причиненных бомбардировками острова. Все-таки, подводя итоги, автор статьи резюмировал: «Справедливость требует отметить, что поразившая верующий мир бомбардировка Валаама советскими аэропланами вызвана отнюдь не желанием противника разрушить какие-то монастырские святыни, а лишь только уничтожить на этих островах финские военные укрепления. Всем паломникам и иностранным туристам хорошо известно, что в непосредственной близости к монастырю всегда стояли отряды финских войск и кое-где были даже артиллерийские укрепления» (Валаам 1940: 144 – 145). Обе статьи основались на письмах, полученных от нескольких монахов Валаамского монастыря, главным образом от иеромонаха отца Памво, т. е. сведения были достоверными.
После окончания Зимней войны в газете «Старый нарвский листок» от 15 марта 1940 года появилась заметка «Монахи из Валаамского монастыря — в Петсерский». В ней говорилось: «Монахи Валаамского монастыря изъявили желание перейти в Петсерский монастырь. Здесь полагают, что к удовлетворению этой просьбы Валаамских монахов принципиальных затруднений не будет. Вместе с тем предполагается предложить архиепископу Финляндскому Герману переселиться в Эстонию, где бы он смог занять должность настоятеля Петсерского монастыря, т. к. нынешний настоятель ходатайствует, за преклонным возрастом, об уходе на покой. Финляндский архиепископ Герман по национальности эстонец» (Монахи 1940). Финляндский архиепископ Герман действительно был по национальности эстонцем и много лет служил в эстонских православных приходах. Но в Эстонию ни он, ни валаамские монахи не переехали. Мы не знаем: обсуждались ли серьезно такие планы. Видимо, дело было и в том, что Эстония была уже под сильным советским влиянием, а на Валааме хорошо знали про отношение СССР к церкви и жестоких гонениях на православие.
В 1940 году отдельным изданием вышла книга священника Александра Осипова «Путевая тетрадь (На Валаам!)», главы из которой первоначально печатались в журнале «Православный собеседник». В предисловии он писал: «Удивительна судьба настоящего дневника. Когда летом минувшего 1939 года я напечатал “Путевую тетрадь 1” в “Православном Собеседнике”, в мире был мир. Когда в следующем номере явилось продолжение, шла германо-польская война. III тетрадь была свидетельницей дальнейшего развития мировых событий. Печатая IV в начале советско-финской войны, я уже внимал с тревогой первым вестям о военной грозе над самим монастырем. V продолжение совпало с эвакуацией первой части иноков. VI — c окончательной эвакуацией монастыря, а последнее было помещено одновременно с известием о тяжких разрушениях, постигших обитель. Ныне, когда “Путевая тетрадь” печатается отдельным изданием, заключен мир, по которому Валаам делается достоянием СССР. По-видимому, монастыря на архипелаге больше не будет» (Осипов 1940: Без паг.).
Молился ли кто-нибудь из русских в Эстонии за финнов во время зимней войны? Да, например, баптисты деревни Кикита (Kükita) в Причудье. Мы знаем об этом по заметке в «Советской Эстонии» от 4 ноября 1940 года от местного корреспондента, который сообщал о закрытии баптисткой молельни в Кикита, поскольку «баптисты-антисоветчики» во время Зимней войны молились за победу финского оружия (Ф. К. 1940). К баптистам принадлежали, в основном, эстонцы, но в Кикита проживало много русских, и часть из них, как известно, перешла из старообрядчества в баптизм.
Что же сталось с теми, кто сочувствовал жителям Финляндии? Т. П. Милютина, по первому мужу Лаговская, получила 5 лет заключения за участие в Русском Студенческом Христианском Движении. После возращения в Эстонию в 1946 г., через три года она вновь была выслана в сталинский лагерь и только во время хрущевской оттепели смогла вернуться в Эстонию. Поэтесса М. В. Карамзина вместе с мужем (бывшим офицером белой армии) и детьми 14 июня 1941 г. была сослана в Сибирь, где в 1942 г. умерла от голода. В 1944 г. таллинка А. Мурникова стала женой старообрядца Г. Подгурского, и после войны ее мужа дважды арестовывали. В 1951 году он был приговорен советским судом к 25 годам тюрьмы за участие в созданной при немцах общественной организации «Русский комитет». Разумеется, причина гонений на русских интеллигентов заключалась не в их сочувствии к финнам. Их, как правило, обвиняли в антисоветской деятельности или сочувствии ей. Другое дело, что именно эти люди, в духе христианской этики сопереживали невинным жертвам Зимней войны, и им была чужда воинствующая атеистическая модель жизни, принятая в СССР. Пусть русские Эстонии не участвовали добровольцами в Зимней войне, как эстонцы, но лучшая часть из них сопереживала вместе с русскими Финляндии, для которых потеря древнего Валаамского монастыря стала болезненной и невосполнимой утратой.
На 1 января 1939 года в Эстонии насчитывалось 94 000 русских, в основном, сельское население. К местам их компактного проживания относились Занаровье, Причудье и Печерский край, т. е. соседствующие с СССР территории. В конфессиональном отношении подавляющее большинство русских принадлежало к ортодоксальным православным приходам. 10 000 староверов образовывали свой Союз Старообрядческих общин (см.: Русское 2001: 26 – 53). С 1937 г. наблюдался постоянный рост влияния советской агитации на русское население приграничных районов (см.: Пономарева 2004: 274 – 275). Используя тот факт, что радиопередач на русском языке в Эстонии было мало, советская пропаганда развернула свои радиостанции на Прибалтику. В радиопередачах восхвалялась жизнь в СССР, а в кинотеатрах демонстрировались популярные советские музыкальные фильмы, такие, как «Цирк», «Веселые ребята», «Волга-Волга». Отсутствие русских титров в звуковых фильмах во времена правления К. Пятса также способствовало успеху советских фильмов. Поскольку реальное общение с советскими людьми в конце 1930-х годов было практически сведено к нулю, ничто не препятствовало идеализации их жизни в СССР. Местным русским советские люди представлялись как герои популярных фильмов: веселые, жизнерадостные, открытые, добрые, всегда готовые прийти на помощь. Учитывая экономические и политические трудности, выпавшие на долю простого населения Эстонии, к началу войны с Финляндией наблюдался крен в сторону большего сочувствия к изменения социального уклада. Социализм представлялся одним из реальных выходов к улучшению своего экономического и социального статуса. Зимняя война наглядно обнаружила резкое социальное расслоение русского населения. Необразованная беднота выступала в поддержку Красной армии, другая часть, в основном интеллигенты, переживали за Финляндию. Сложнее было с юношами из интеллигентных семей, которые отождествляли советскую армию с русской. Этому немало способствовала, например, одна из лучших работ С. Эйзенштейна с музыкой С. Прокофьева, картина «Александр Невский», появившаяся на экранах в 1938 г. Фильм имел огромный успех, сравнимый, разве что, с «Чапаевым» не только в СССР, но и в Эстонии. Как известно, за эту работу Эйзенштейн получил Сталинскую премию и степень доктора искусствоведения без защиты диссертации. Правда, в СССР вскоре после выхода картины на экраны она была изъята из проката по соображениям политкорректности к Германии, с которой в этот период велись тайные переговоры. В Эстонии же фильм «Александр Невский» крутили беспрепятственно и с неизменным успехом. Ведь действие происходило на близком всем русским Чудском озере, и ультрапатриотически выстроенный сюжет фильма импонировал молодому поколению русских. Можно сказать, что русские подростки, напичканные советской пропагандой, в отношении Зимней войны занимали промежуточную позицию между необразованным старшим поколением и русской интеллигентной элитой. Но лишь последняя могла сформулировать свою позицию и имела возможность высказать свои взгляды в печати или в письмах, поэтому объектом анализа в данной работе будут их воспоминания, письма и публицистика в связи Зимней войной.
В военное время деление общества на «своих» и «чужих» резко обостряется, причем, прежде всего, в эмоциональном восприятии. Если для эстонцев «своим» в советско-финском конфликте был родственный им народ финно-угорский группы финны, с которыми их связывали прочные культурные и экономические контакты, то для русских Эстонии «нашими» представлялись русские Финляндии. В 1920 – 1930-е гг. между этими двумя русскими диаспорами установились прочные культурные связи. К сожалению, следует признать, что контакты русских общин Эстонии и Финляндии изучены еще слабо, хотя уже сейчас представляется возможным вычленить некоторые каналы, по которым они осуществлялись.
Прежде всего, культурные связи обнаруживаются в сфере высшего образования. Так, в Тартуском университете учились около полутора десятков русских студентов из Финляндии, в основном, выпускники Выборгского русского лицея (см.: Baschmakoff, Leinonen 2001: 201).
Естественно, что всех русских за рубежом объединяло занятие литературой. Это проявлялось в том, что писатели обеих стран активно сотрудничали в прессе Финляндии и Эстонии. Поэт Вадим Гарднер, градуированный в Юрьевском университете, до Зимней войны жил в имении матери Метсякюля (Metsäkylä) под Выборгом. Но c началом боев за Карельский перешеек Гарднер, друг и почитатель убитого большевиками Н. Гумилева, переехал в Хельсинки, не сочувствуя власти, истребляющей поэтов (см.: Кучинская 2002: 657 – 669). Особо надо отметить участие поэтов «Таллиннского цеха» в выборгском «Журнале Содружества» (см.: Башмакофф, Пономарева 2005: 57 – 72), а также русских авторов из Финляндии, например, И. Савина и В. Булич в эстонских русских изданиях. Один из немногих журналов русских Финляндии «Пробуждение» вместе с приложением «Детский уголок» в течение 1921 – 1940 гг. печатался в Хельсинки, Сортавала, Выборге и Нарве (см.: Baschmakoff, Leinonen: 211).
На русских певческих праздниках в Эстонии неоднократно выступал русский хор и великорусский оркестр А. Н. Губерта из Хельсинки, а сам он с успехом дирижировал сводными хорами и оркестрами на общегосударственном хоровом празднике в Печорах в 1939 году (см.: Пономарева 2001: 176). В духовной сфере особенно тесное сотрудничество наблюдалось между православными приходами Эстонии и Финляндии. Заметим, что в Финляндии не сохранилось староверов (староверами в стране были этнические карелы), поэтому у русских старообрядцев Эстонии с Финляндией контактов не возникло. Укреплялись, прежде всего, связи между православными, среди которых были не только русские, но и эстонцы. Особое значение имел для русских Эстонии, как, впрочем, и для русской европейской диаспоры в целом, Валаамский монастырь, где сохранялось старчество. Наиболее стойкие монахи жили в одиночку на скалистых островах в Ладожском озере среди тяжелых природных условий. Во время непогоды они были оторваны от монастыря. О Валаамских схимниках знала вся русская диаспора, об этом пишут известные финские исследовательницы проф. Н. Башмакофф и М. Лейнонен: “Some of them, such as the schema-monk Yefrem, gave the pilgrims spiritual support and guidance, which was indubitably needed in the difficult circumstances of émigré life” 1)(Baschmakoff, Leinonen 2001: 12). Связи между монахами Валаамского и Псково-Печерского монастыря были очень крепкими. На Валаам постоянно ездили члены Русского Христианского Студенческого Движения, студенты и школьники. В Эстонии было написано и вышло несколько книг, посвященных Валааму. Например, брошюра движенца Александра Осипова «Путевая тетрадь (На Валаам!)» (Таллинн, 1940) или книги педагога Михаила Янсона «Валаамские старцы» (Берлин, 1938) и «Большой скит на Валааме» (Таллинн, 1940). Валаам инспирировал русских поэтов Эстонии, отметим сборник стихотворений «Валаам», вышедший в Таллинне в 1935 году, а также стихотворения Ирины Кайгородовой «Валаамский монастырь» или Павла Иртеля «К Валааму». Некоторые незабываемые впечатления об этой русской святыне были опубликованы уже значительно позже. В начале1990-х годов в газете «Русская почта» были напечатаны воспоминания движенки К. Хлебниковой-Смирновой «Валаамские странички» (Хлебникова-Смирнова 1991). Не обошли своим вниманием уникальную архитектуру монастыря и художники, в частности, известный в Эстонии художник и декоратор Н. Роот посещал Валаамский монастырь и писал о нем.
Поскольку Эстония была непосредственным соседом Финляндии, то военные действия, развернувшиеся на Карельском перешейке, волновали ее более, чем Латвию и Литву. В определенной степени можно сказать, что русское общество было идеологически подготовлено к противостоянию финнов и Красной армии. В 1936 г. в Таллинне вышла небольшая брошюра в 94 страницы генерала Э. Г. фон Валя «Война белых и красных в Финляндии в 1918 г.», в которой, в частности, анализировались действия бывшего российского генерала Г. Маннергейма, его роль в победе над большевиками и провозглашении самостоятельности Финляндии. Теперь, 20 лет спустя, военные действия между старыми соперниками велись в непосредственной близости от Эстонии, причем с ее военных аэродромов вылетали советские самолеты для бомбардировок южной Финляндии. Особую авиационную часть возглавлял дважды герой Советского Союза Григорий Кравченко. В октябре 1939 г. обстановка в Эстонии крайне обострилась. В связи с репатриацией немцев Эстонию покинули некоторые эстонцы и русские. Появились советские военные базы. Врач Х. Ноор, бывший в 1939 году гимназистом в Хаапсалу, вспоминал необычную обстановку в городе осенью этого года, когда на улицах одновременно мирно фланировали русские и немецкие военные: “Oktoobri lõpupäeval võis Haapsalu kesklinna tänavail näha üheaegselt ülespidi terava „torniga“ budjonnõi mütsi ja kandadeni pikki halle sineleid kandvaid ning „troinoi“ odekoloni ning kirsasaabaste erilist lõhnasegulevitavaid punakomandöre. Samas ka SS eraldusmärkidega mustas, üsnagi elegantses mundris saksa ohvitseride väikest meeskonda” 2) (Noor 2004: 60). Оказывается, немецкие офицеры должны были сопровождать суда с немецкими переселенцами, но вскоре они покинули город. Глядя на необычное передвижение советских войск в сентябре – начале октября многие эстонцы думали, что предстоит война не в Финляндии, а в Эстонии, а посему некоторые богатые эстонцы стали срочно размещать свои сбережения в финских банках. Когда же выяснилось истинное положение дел, уже во время Зимней войны они были вынуждены в срочном порядке организовать экспедицию в Финляндию, чтобы вернуть свои сбережения (см.: Õuidam 1940).
Между тем отношения между Финляндией и Советским Союзом стремительно обострялись. 10 октября 1940 г. молоденькая учительница Анна Мурникова писала из Таллинна своему жениху-рижанину старообрядцу Георгию Подгурскому: «А нас (эстонцев) очень волнует вопрос, что ответит Финляндия — на такое же мирное соглашение мало надежды: и в мирное время финны так ненавидели русских, а теперь и подавно. Сейчас читала в газетах, что у них уже объявлена мобилизация, значит, и нам в случае чего «вставать» надо, ведь пакт о взаимной помощи заключен» (Подгурский 2000: 47). Как и большинство окружающих, девушка думала, что в случае войны между Финляндией и СССР Эстонии тоже придется принимать участие в этой войне.
Как отреагировала на начало финско-советского конфликта тартуская интеллигенция отмечает Т. Милютина в воспоминаниях «Люди моей жизни»: «30 ноября всех потрясло, началась война между Советским Союзом и Финляндией» (Miljutina 2007: 116). Эмоционально Зимняя война в Финляндии в сознании русских Эстонии неизменно ассоциировалось с холодом и лютой зимой, которая, действительно, выдалась необычно холодной для Эстонии. В заметке «Лютая зима», опубликованной в газете «Старый Нарвский Листок» 10 января 1940 года, сообщалось: «Сильные морозы захватили всю страну. Из Петсери сообщают, что там мороз достигает – 39 ° по Цельсию, в Выру – 37 °, в Эльва и Отепя – 33 °, у нас в Нарве мороз достигает временами более – 25 °. Мороз настолько велик, что птицы замерзают на лету. Такой суровой и снежной зимы, как нынче, мы не знали уже много лет» (Лютая 1940). Казалось, что из-за сильных морозов приостановилась жизнь. Газета «Вести дня» от 18 января 1940 года писала: «Мороз на юге Эстонии достигает 50 градусов. В деревне повсюду прерваны лесные заготовки. Движение на шоссейных дорогах почти приостановилось. Во многих городах рынки закрыты. Пассажирские поезда прибывают с запозданием, и пассажиров в них так мало, как никогда». Далее говорилось, что «мороз препятствует и работе на сланцевых разработках» (Мороз 1940). В эстонских лесах находили замерзших птиц и зверей, а иногда жертвами мороза становились и сбившиеся с дороги люди.
Писатель Вадим Макшеев, учившийся в это время в эстонском реальном училище в Тарту и живший в немецком пансионе, так вспоминал зиму 1939 – 1940 г. в рассказе «Свои и чужие»: «Морозы доходят до тридцати, холодно в пансионе, холодно в высоких коридорах училища, и перед началом уроков в классе все дружно считают приходящих — если набирается меньше половины учеников, занятия не состоятся» (Макшеев 1997: 161).
Отголоски войны вместе с холодом обозначились и в Таллинне. Татьяна Кашнева в книге «Земная коротка наша память…» писала: «А в суровую зиму с непривычно жгучими морозами в затемненном городе мы услышали далекий гул орудий — началась Финская войны» (Кашнева 1993: 5). В уже упоминавшихся выше мемуарах Т. П. Милютиной эта параллель продолжается: «Зима 1939 – 1940 гг. была необыкновенно жестока. У нас в Эстонии померзли яблоневые сады. Эта героическая для Финляндии война закончилась 12 марта 1940 года. Число жителей Финляндии сравнимо с населением одного только Ленинграда» (Miljutina 2007: 117). В СССР было обычным говорить о героической обороне Ленинграде, но никто в советское время не смел писал о героической обороне Финляндии.
Суровую зиму тех лет ощущало не только местное население. Писатель Георгий Васильев, служивший в 1939 – 1940 гг. шофером на советской военной базе в Хаапсалу, вспоминал: «Зима лютовала вовсю. Январским утром, в день, который зовется “старым новым годом”, на аэродроме в Клоога градусник показывал пятьдесят два градуса ниже нуля. И все бомбардировщики “СБ” взлетали и уходили на север, через Финский залив, бомбить Финляндию. Второй месяц продолжался финско-советский конфликт» (Васильев 1989: 73). От мороза страдали советские летчики-истребители, например, Г. Васильев описывает трагический случай, произошедший с одним из них: «Летчики летели в Финляндию, прикрывали бомбардировщиков. Случилось, что Трусова сбили финские зенитчики. Выбросился с парашютом, приземлился на какой-то полянке. Что делать? Куда деваться? Но не растерялся ведомый, сел рядом. “Давай сюда! Ложись на крыло!” Кинулся Трусов к самолету, прыг-скок сразу-то на крыло и не взобраться. Из леса финские лыжники выскочили, из автоматов палить начали. Вскочил все-таки Трусов на крыло, ухватился за растяжки, взлетели. Только Трусов впопыхах рукавицы потерял. Вернулись на свой аэродром. Но пока летели, всего несколько минут, руки у Трусова промерзли насквозь, чуть ли не до локтей. Видел я его в столовой после госпиталя — как он культяпками вилку держал, пробовал котлету есть» (Васильев 1939: 74).
Любопытно, как Васильев постфактум характеризует русскую прессу Эстонии: «Местные русские газетки во всем обвиняли Советский Союз, диктатора Сталина. Кто, мол, поверит, что маленькая Финляндия полезет с кулаками на огромную Россию? Это Сталин потребовал от Финляндии того же, что и от Эстонии — создать военные базы. Финны не согласились устраивать в своем доме коммунальную квартиру» (Васильев 1999: 73). Здесь советский писатель не совсем прав. В 1939 г. в Эстонии выходили 3 русских газеты: «Старый нарвский листок», «Русский вестник» и «Вести дня». В этот период Эстония уже входила в сферу советского влияния, поэтому местные русские газеты не могли себе позволить открыто критиковать действия советского правительства, т. к. Эстония соблюдала нейтралитет. Обычно на первой полосе одновременно давались сводки как советского, так и финского командования. Военных сводок не было только в газете «Вести дня», поскольку она выходила в качестве приложения крупной рижской газеты «Сегодня», и эта важная информация печаталась там. В русской прессе того времени очень редко можно обнаружить материалы, в которых бы негативно оценивались действия советских войск, базирующихся на территории Эстонии. Наоборот, появлялись сообщения о советских воинах-спасителях, например о спасении эстонца, провалившегося в прорубь или о красноармейцах, помогавших тушить кинотеатр в Хаапсалу и т. д. (см.: Советские 1939). Характерна заметка из газеты «Вести дня» под названием «В Хаапсалу сгорел кинематограф»: «В ночь на сегодня в Хаапсалу сгорел единственный в этом городе кинематограф, принадлежавший южному отряду самозащиты. В тушении пожара, которое тормозилось и недостатком воды, помимо пожарных команд, участвовали и советские военные чины под руководством двух офицеров. При их содействии удалось предотвратить распространение огня в соседние дома» (В Хаапсалу 1940). В публикации упоминалось, что при тушении пожара удалось спасти советский фильм «Юность Максима», который демонстрировался в этом кинотеатре.
Несмотря на то, что советским военным и гражданскому населению Эстонии общение между собой было запрещено, уже с октября 1939 г. можно говорить о начале нового витка советской агитации внутри страны в тех местах, где дислоцировались базы. Причем советская пропаганда вела себя очень умело. Практически не использовались стандартные агитационные методы в виде печатной продукции, а применялись более тонкие способы. Например, на кинокартину, которая демонстрировалась военным, могли прийти все желающие. Жители в окрестностях баз слушали советские песни из тех же кинофильмов, которые красноармейцы распевали, маршируя в строю. Уже упомянутый выше Х. Ноор писал: “Õhtuti rõkkasid rannatänavad rividrilli tegevate punaväelaste lauldud „Katjušat“ ja Dunajevski „Tsirkusest“” 3) (Noor 2004: 61).
Все же критический материал о действиях советских войск в Эстонии в русских газетах появился. 2 февраля 1940 г. советскими кораблями, находившимися в таллиннском порту, был обстрелян эстонский военный учебный аэроплан. Начальство советской эскадры знало о предстоящем полете аэроплана. Тем не менее, с советских судов был открыт по аэроплану орудийный огонь. Аэроплан не пострадал, но часть снарядов упала в Таллинне на дома и улицы. Один из снарядов пробил стену дому на улице Ахья и взорвался в пустой квартире. Второй снаряд пробил угол дома на Нарвском шоссе. Третий снаряд взорвался на тротуаре и ранил в ногу Г. Шоттер. Таллиннцы пребывали в состоянии шока и были страшно перепуганы. В опровержение возникших слухов о войне в Эстонии появилась газетная статья, в которой говорилось: «Вследствие того, что орудийная стрельба с судов была слышна на сравнительно далеком расстоянии, а упавшие снаряды были приняты за бомбы, сброшенные с аэропланов, то в некоторых местах столицы возникли слухи о большом воздушном налете, о том, будто в районе гавани сброшено около десяти бомб. Из вышесказанного следует, что слухи о какой-либо бомбардировке Таллинна не имеют никакого основания» (Обстрелян 1940).
По поводу этих событий молодой старообрядец, будущий наставник Рижской старообрядческой общины Георгий Подгурский 7 февраля 1940 г. писал из Риги невесте в Таллинн: «У вас там тесные связи с Советами — у нас это менее заметно. Выходит, что вы к ним подделываетесь, а они вас же за то “лупят” — у вас в порту обстреливают ваши же аэропланы, разрушают дома и убивают людей. Мне кажется, что вы это только из страха их переносите и заискиваете, а в душе, верно, их ненавидите? У нас то же самое, а русским — стыдно и обидно: стыдно, что и те все же тоже русские и обидно, что ничего сделать нельзя» (Подгурский 2000: 50). Из письма достаточно ясно можно понять, что отголоски таллиннских событий до Латвии доносились довольно быстро, да еще и в преувеличенном виде. Справедливости ради отметим, что человеческих жертв в Таллинне все-таки не было.
В книге «На чаше весов: Эстония и СССР, 1940 год и его последствия», составленной П. Варесом и О. Журьяри, опубликованы официальные документы, касающиеся этого инцидента. Из документов явствует, что 2 февраля 1940 г. была послана «Нота посланника Эстонии в СССР А. Рея наркому иностранных дел СССР В. М. Молотову». От имени правительства Эстонии он заявлял «протест по поводу нарушения неприкосновенности территории Эстонской Республики» (На чаше 1999: 125). Молотов немедленно стал искать виновных, и 3 февраля 1940 г. появилась докладная записка народного комиссара военно-морского флота СССР Н. Г. Кузнецова, адресованная Сталину, Жданову, Молотову и Ворошилову. Кузнецов докладывал, что «...днем 2.02.40 г. в Таллинне над стоящими в гавани кораблями Краснознаменного Балтийского Флота на высоте около 600 метров появился самолет типа “Бристоль Бульдог”, оказавшийся эстонским. Самолеты этого типа находятся на вооружении Финляндии. Согласно донесению командования КБФ, было поручено извещение о полете эстонского самолета по договоренному маршруту. Однако, в нарушение своего маршрута вопреки договоренности с эстонским командованием о том, что эстонские самолеты над портом и стоящими в нем кораблями Краснознаменного Балтийского Флота вообще летать не будут, самолет над кораблями пролетел несколько раз и был обстрелян огнем зенитной артиллерии кораблей. Приказания об открытии огня по самолету со стороны старшего на рейде командира не было, корабли открывали огонь самостоятельно» (На чаше 1999: 125 – 126). Кузнецов признал факт повреждения советскими снарядами дома и ранения женщины и отдал приказ начать немедленное расследование происшедшего. 4 февраля 1940 года последовала «Нота наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова посланнику Эстонии в СССР А. Рею». Молотов подтверждал факт обстрела эстонского самолета советскими военными кораблями и сообщал о причинах этого обстрела: «По донесению советского военно-морского командования упомянутый самолет, вопреки договоренности с эстонским командованием, что эстонские самолеты над портом Таллинна и стоящими в нем кораблями Краснознаменного Балтийского флота летать не будут, уклонился от своего маршрута и несколько раз пролетел над советскими военными кораблями, которые, приняв его за иностранный, подвергли его обстрелу» (На чаше весов 1999: 16).
5 февраля 1940 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) было вынесено постановление «Об обстреле эстонского самолета в Таллинне с советских морских кораблей». В нем говорилось:
1) «Обязать Нарковоенморфлота т. Кузнецова наложить взыскание на виновных в необоснованном по обстоятельствам дела обстреле эстонского самолета в Таллинне с советских военных кораблей» (На чаше 1999: 127). Из этого следует, что советское правительство признало обстрел эстонского самолета необоснованным. Пункт второй гласил:
2) «За непредставление информации в СНК и ЦК со стороны Наркомфлота до вечера 3 февраля об имевшем 2 февраля случае обстрела эстонского самолета советскими военными судами в г. Таллинне и проявленную слабость руководства Наркомвоенморфлота в отношении флота Таллиннской гавани, тов. Кузнецову поставить на вид» (На чаше 1999: 127).
Ясно, что командование кораблей первоначально попыталось скрыть свой промах, втайне надеясь на молчание эстонцев, но причиненный ущерб и поднятая прессой кампания заставила советскую сторону рассмотреть инцидент и признать допущенную ошибку.
Бывали случаи, когда советские бомбардировщики, которые по каким-то причинам не могли отбомбиться в Финляндии (например, мешали зенитные орудия) сбрасывали бомбы на эстонскую территорию. 31 января 1940 г. в газете «Старый Нарвский Листок» появилась заметка «34 бомбы в районе Колувере». В ней сообщалось, что в Ляэнемаа, где находились советские аэродромы, произошло следующее событие: «29 января, около полудня близ поселка Колувере в Ляэнемаа высоко летевшие 8 аэропланов сбросили на поля и в лес 34 бомбы. 3 бомбы, упавшие близ жилищ выбили оконные стекла в сушильне и в двух хлевах» (34 бомбы 1940). В газете писалось, что по делу ведется расследование, правда, о его результатах читатели так и не узнали. Всего с декабря 1939 по 11 марта 1940 г. на территории Эстонии было зарегистрировано 11 бомбардировок и сброшена 71 бомба (см.: На чаше 1999: 125).
В отличие от эстонской литературы, в русской печати Эстонии финская война почти не изображалась. Причин тому несколько. Часть русских писателей (среди них были этнические немцы) уже уехала в конце 1939 г. под предлогом репатриации в Германию выехала из страны. Другая часть просто не успела этого сделать, поскольку произошел июньский переворот 1940 г., в ходе которого несколько писателей были арестованы. К художественному тексту Зимней войны можно отнести только эпизод из рассказа Вадима Макшеева «Свои и чужие». Хотя он и считается российским писателем, но до высылки в Сибирь 14 июня 1941 г. Макшеев проживал в Эстонии и его юношеские воспоминания, несомненно, можно отнести к эстонскому локусу. Глазами ученика реального училища Макшеев описывает обстановку в Тарту во время Зимней войны: «В витринах книжной лавки неподалеку от пансиона карта военных действий на Карельском перешейке. Возле нее военное снаряжение для желающих ехать воевать на стороне Финляндии» (Макшеев 1999: 161). В рассказе в соответствии с реалиями показано, что руководство реального училища было полностью на стороне финнов: «В актовом зале по понедельникам молятся за победу финского оружия — после проповеди пастор громко читает строки из псалма, ученики поют, снова звучит псалом, и тоскливо поет хор» (Макшеев 1999: 161). Класс, где учился 12-летний Вадим Макшеев, был большим и почти мононациональным: «В классе я один — русский, во втором ряду сидит молчаливый финн Парданен, остальные сорок семь — эстонцы» (Макшеев 1999: 158). Но если финн для эстонцев «свой», то русский — явно «чужой», хотя Вадим по своим интересам мало отличался от обычных ребят его возраста: «Как все мальчишки, я любил играть в войну. Мне нравились книги про войну, военные фильмы в кинематографе…» (Макшеев 1999: 157). Неприязнь к русским выявляется в одном из эпизодов обычной школьной жизни. Учитель черчения позволяет себе на уроке непристойную выходку: «Учитель Хаммер рассказывает на уроке оскорбительный анекдот про советских солдат. Я краснею и подымаю руку, сердце мое колотится. — Ты что-то хочешь сказать? — спрашивает он. — То, что вы рассказали, неправда. — Хаммер удивленно и в то же время насмешливо смотрит на меня. — Если не нравится, можешь выйти из класса» (Макшеев 1999: 161). Эстонские школьники видят в вызывающем поведении русского повод для драки. «Во время большой перемены мальчишки натравливают на меня Парданена. Сжав кулаки, мы стоим друг против друга, и столпившиеся вокруг ребята вопят: “Дай ему! Дай!” — Они хотят увидеть драку. Я ничего не имею против Парданена, как, наверное, и он против меня, но его подталкивают все ближе: Дай! Дай русскому! — Я чужой. Один против всех. Если он замахнется, буду драться. Отчаянно... За русских, за Красную Армию. Набычившийся Парданен не хочет начинать. Разжав кулаки, мы расходимся. Но мальчишки продолжают натравливать: Дай же ему! Почему ты не дал русскому?» (Макшеев 1999: 161 – 162). Однако, юноша не знает еще, что ждет его с приходом Красной армии, из-за которой он готов был вступить в драку. Через 1, 5 года в июне 1941 года семью белоэмигрантов Макшеевых вышлют в Сибирь. Вадим останется в живых единственным из семьи. Отец погибнет в лагере, мать и сестра умрут от голода...
Аэродромы, с которых взлетали советские бомбардировщики, находились на западе Эстонии, где проживало, в основном, эстонское и шведское население. В книге “Eesti rahva elulood” (Биографическая история эстонского народа) помещена биография Л. Варблане, который в 1939 году был 16-летним учащимся в Лихула. Он вспоминает: “Peagi algas Soome sõda. Matsalu lahe põhjakaldale Sinaleppa ehitati kiiruga lennuväli. Sealt startisid punakotkad pommilaadunditega. Soome. Lugesime külapoistega lennukeid, palju läks ja palju tuli. Üsna mitmel narmendasid Soomes auklikuks lastud tiivad” 4) (Eesti 200: 361). Русские мальчишки в Эстонии могли видеть советские бомбардировщики только в небе. Уже не раз упомянутый нами В. Макшеев рассказывает об этом в произведении «Венчальные свечи»: «Советский Союз заполучил военные базы в Эстонии, с которых бомбардировщики с красными звездами на крыльях летают бомбить линию Маннергейма. С басовитым гулом эскадрильи их низко проносятся над крышами и заводскими трубами нашего поселка и исчезают в холодной декабрьской тьме» (Макшеев 1997: 148 – 149). Самолеты притягивали взоры не только мальчишек, но и военных наземных войск с советских баз. Танкист Виталий Коновалов, служивший во время Зимней войны неподалеку от Хаапсалу, вспоминал: “Kui olime Uuemõisa jõudnud, algas sõda soomlastega. Vaatasime ikka ja jälle, kuidas meie pommitajad lennuväljadelt üle mere Soome poole läksid. Tagasi tuli neid aga ikka vähem...” 5) (August 1988: 119). Война в Финляндии, хотя и в разной степени, но затронула всех. Кто-то беспокоился за судьбу друзей и знакомых, у кого-то там были близкие и родные. Чтобы разобраться в ситуации, скупой информации в газетах явно не хватало, поэтому, по выражению русской поэтессы из Кивиыли, М. В. Карамзиной, все «висели на радио». Но больше всего волновались за знаменитый монастырь Валаам, ведь многие из местных русских бывали там как паломники. М. В. Карамзина писала в Тарту поэтессе В. В. Шмидт: «И на Валааме бомбы и пожары! И этот продолжающийся мороз, как оковы какие-то, и жутковато думать, что будет, когда он сдаст, когда оковы распадутся» (Киселева 1992: 39 – 40).
Эхо Зимней войны можно обнаружить в ежемесячном журнале «Православный собеседник». В февральском и мартовском номерах за 1940 год были помещены материалы о Валаамском монастыре «Валаам во время войны» (ПС 1940. № 2. Февраль) и «Разрушение Валаамского монастыря» (ПС 1940. №3. Март). В статье «Валаам во время войны» сообщалось не только о судьбе монахов, эвакуированных, мобилизованных в армию или оставшихся в монастыре, но и о разрушениях, причиненных бомбардировками острова. Все-таки, подводя итоги, автор статьи резюмировал: «Справедливость требует отметить, что поразившая верующий мир бомбардировка Валаама советскими аэропланами вызвана отнюдь не желанием противника разрушить какие-то монастырские святыни, а лишь только уничтожить на этих островах финские военные укрепления. Всем паломникам и иностранным туристам хорошо известно, что в непосредственной близости к монастырю всегда стояли отряды финских войск и кое-где были даже артиллерийские укрепления» (Валаам 1940: 144 – 145). Обе статьи основались на письмах, полученных от нескольких монахов Валаамского монастыря, главным образом от иеромонаха отца Памво, т. е. сведения были достоверными.
После окончания Зимней войны в газете «Старый нарвский листок» от 15 марта 1940 года появилась заметка «Монахи из Валаамского монастыря — в Петсерский». В ней говорилось: «Монахи Валаамского монастыря изъявили желание перейти в Петсерский монастырь. Здесь полагают, что к удовлетворению этой просьбы Валаамских монахов принципиальных затруднений не будет. Вместе с тем предполагается предложить архиепископу Финляндскому Герману переселиться в Эстонию, где бы он смог занять должность настоятеля Петсерского монастыря, т. к. нынешний настоятель ходатайствует, за преклонным возрастом, об уходе на покой. Финляндский архиепископ Герман по национальности эстонец» (Монахи 1940). Финляндский архиепископ Герман действительно был по национальности эстонцем и много лет служил в эстонских православных приходах. Но в Эстонию ни он, ни валаамские монахи не переехали. Мы не знаем: обсуждались ли серьезно такие планы. Видимо, дело было и в том, что Эстония была уже под сильным советским влиянием, а на Валааме хорошо знали про отношение СССР к церкви и жестоких гонениях на православие.
В 1940 году отдельным изданием вышла книга священника Александра Осипова «Путевая тетрадь (На Валаам!)», главы из которой первоначально печатались в журнале «Православный собеседник». В предисловии он писал: «Удивительна судьба настоящего дневника. Когда летом минувшего 1939 года я напечатал “Путевую тетрадь 1” в “Православном Собеседнике”, в мире был мир. Когда в следующем номере явилось продолжение, шла германо-польская война. III тетрадь была свидетельницей дальнейшего развития мировых событий. Печатая IV в начале советско-финской войны, я уже внимал с тревогой первым вестям о военной грозе над самим монастырем. V продолжение совпало с эвакуацией первой части иноков. VI — c окончательной эвакуацией монастыря, а последнее было помещено одновременно с известием о тяжких разрушениях, постигших обитель. Ныне, когда “Путевая тетрадь” печатается отдельным изданием, заключен мир, по которому Валаам делается достоянием СССР. По-видимому, монастыря на архипелаге больше не будет» (Осипов 1940: Без паг.).
Молился ли кто-нибудь из русских в Эстонии за финнов во время зимней войны? Да, например, баптисты деревни Кикита (Kükita) в Причудье. Мы знаем об этом по заметке в «Советской Эстонии» от 4 ноября 1940 года от местного корреспондента, который сообщал о закрытии баптисткой молельни в Кикита, поскольку «баптисты-антисоветчики» во время Зимней войны молились за победу финского оружия (Ф. К. 1940). К баптистам принадлежали, в основном, эстонцы, но в Кикита проживало много русских, и часть из них, как известно, перешла из старообрядчества в баптизм.
Что же сталось с теми, кто сочувствовал жителям Финляндии? Т. П. Милютина, по первому мужу Лаговская, получила 5 лет заключения за участие в Русском Студенческом Христианском Движении. После возращения в Эстонию в 1946 г., через три года она вновь была выслана в сталинский лагерь и только во время хрущевской оттепели смогла вернуться в Эстонию. Поэтесса М. В. Карамзина вместе с мужем (бывшим офицером белой армии) и детьми 14 июня 1941 г. была сослана в Сибирь, где в 1942 г. умерла от голода. В 1944 г. таллинка А. Мурникова стала женой старообрядца Г. Подгурского, и после войны ее мужа дважды арестовывали. В 1951 году он был приговорен советским судом к 25 годам тюрьмы за участие в созданной при немцах общественной организации «Русский комитет». Разумеется, причина гонений на русских интеллигентов заключалась не в их сочувствии к финнам. Их, как правило, обвиняли в антисоветской деятельности или сочувствии ей. Другое дело, что именно эти люди, в духе христианской этики сопереживали невинным жертвам Зимней войны, и им была чужда воинствующая атеистическая модель жизни, принятая в СССР. Пусть русские Эстонии не участвовали добровольцами в Зимней войне, как эстонцы, но лучшая часть из них сопереживала вместе с русскими Финляндии, для которых потеря древнего Валаамского монастыря стала болезненной и невосполнимой утратой.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Некоторые из них, такие как монах-схимник Ефрем, оказывали паломникам духовную поддержку и руководство, которое было, несомненно, необходимо при трудных обстоятельствах жизни эмигранта. К тексту
2) В последних числах октября на улицах Хаапсалу можно было одновременно увидеть торчащие вверх башенки «буденовок» и лиц, одетых в длиннополые серые шинели, а также благоухающих «тройным одеколоном» красных командиров в галифе с малиновыми лампасами. В то же время здесь можно было увидеть небольшую группу офицеров в черных весьма элегантных мундирах с опознавательными знаками SS. К тексту
3) По вечерам на прибрежных улицах во время маршевых учений гремели «Катюша» и песни Дунаевского из «Цирка». К тексту
4) Почти сразу началась война в Финляндии. На северном берегу залива Матсалу в Синалеппа быстро соорудили аэродром. Отсюда стартовали красные орлы на Финляндию с бомбами на борту. Мы с деревенскими ребятами считали самолеты, сколько их улетело и сколько прилетело назад. У некоторых, посланных за славой в Финляндию, были довольно потрепанные крылья. К тексту
5) Когда мы прибыли в Ууэмызу, началась война с финнами. Мы все время смотрели, как наши бомбардировщики взлетали с аэродромов и летели через море в Финляндию. Назад прилетало их все-таки меньше... К тексту
Башмакофф, Пономарева 2005 — Башмакофф Н., Пономарева Г. Из истории эмигрантской литературной провинции («Ревельский цех поэтов» в «Журнале Содружеств») // Балтийский архив. Русская культура в Прибалтике. Т. IX. Вильнюс, 2005. С. 57 – 72.
Бельгард 2005 — Бельгард А. А. Как Эстония стала советской // Балтийский архив. Русская культура в Прибалтике. Т. IX. Вильнюс, 2005. С. 177 – 234.
В Хаапсалу 1940 — В Хаапсалу сгорел кинематограф // Вести дня. 1940. № 16. 20 янв.
Васильев 1989 — Васильев Г. Осколки памяти. Из книги воспоминаний // Таллинн. 1989. № 6. Ноябрь – декабрь. С. 57 – 82.
И. Б. 1940 — Прот <оиерей> И. Б <огоявленский>. Валаам во время войны // Православный собеседник. 1940. № 2 (89). Февраль.
Киселева 1992 — Киселева Л. Переписка М. В. Карамзиной с В. В. Шмидт // Проблемы русской литературы и культуры. Studia Russica Heisingiensia et Tartuensia. 3. Helsinki, 1992. С. 37 – 57.
Кучинская 2002 — Кучинская М. Вадим Гарднер: материалы к библиографии // Диаспора IV. Новые материалы. Санкт-Петербург – Париж: Atheneum – Феникс, 2002. С. 657 – 670.
Лютая 1940 — Лютая зима // Старый Нарвский Листок. 1940. №4. 10 янв.
Макшеев 1997 — Макшеев В. Венчальные свечи // Таллинн. 1997. № 8 – 9. С. 143 – 150.
Макшеев 1999 — Макшеев В. Свои, чужие // Таллинн. 1999. №14. С. 151 – 165.
Монахи 1940 — Монахи из Валаамского монастыря — в Петсерский // Старый Нарвский Листок. 1940. № 31. 15 марта.
Мороз 1940 — Мороз на юге Эстонии достигает 50 ° // Вести дня. 1940. №14. 18 янв.
На чаше 1999 — На чаше весов: Эстония и Советский Союз, 1940 год и его последствия. Таллинн, 1999.
Обстрелян 1940 — Обстрелян эстонский военный учебный аэроплан. Необоснованные слухи о воздушном нападении на Таллинн // Старый Нарвский Листок. 1940. №15. 5 февр.
Осипов 1940 — Осипов А. Путевая тетрадь: На Валааме. Таллинн: Православный собеседник, 1940.
Петров 2005 — Павел Петров. Балтийский флот. Финский гамбит. Москва: Яуза, Эксмо, 2005.
Петров 2008 — Петров Павел. «Зимняя война»: Балтика, 1939 – 1940. Хельсинки: RME Group Oy, 2008.
Подгурский 2000 — Подгурский Г., Мурникова А. Переписка военных лет / Вступительная статья С. Мазура «Письма военных лет о. Георгия Подгурского. Примечания Б. Равдина и С. Мазура // Даугава. 2000. №2 (220). С. 42 – 87.
Пономарева 2001 — Пономарева Г. Культурная жизнь // Русское национальное меньшинство в Эстонской Республике (1918 – 1940). Тарту, Санкт-Петербург, 2001. С. 170 – 192.
Пономарева 2004 — Пономарева Г. Проблема коммуникации русских Эстонии и России в межвоенный период (1920 – 1930-е гг.) // The Russian Emigration. Literature. History. Chronicle of Films. Materials from the International Conference (Tallinn, Sept. 12 – 14, 2002). Jerusalem, Таллинн, 2004. С. 266 – 276.
Разрушение 1940 — Разрушение Валаамского монастыря // Православный собеседник. 1940. № 3 (90). Март.
Русское 2001 — Русское национальное меньшинство в Эстонской Республике (1918 – 1940) / Под ред. С.Г. Исакова. Тарту, Санкт-Петербург, 2001.
Советские 1939 — Советские воинские чины спасли утопавшего // Вести дня. 1939. № 291. 20 дек.
34 бомбы 1940 — 34 бомбы в районе Колувере // Старый нарвский листок. 1940. № 13. 31 янв.
Ф. К. 1940 — Ф. К. Селькор. Новая жизнь в деревне // Советская Эстония. 1940. № 3. 4 ноября.
Хлебникова-Смирнова 1991 — Хлебникова-Смирнова К. Валаамские странички // Русская почта. 1991. № 3 (13). С. 6.
Quidam. 1940 — Quidam. Маленькие заметки // Вести дня. 1940. № 30. 6 февр.
August 1988 — August augustini. [Molotovi – Ribbentropi salajaste lisaprotokollide tekst, kommentaarid ja mälestused] // Looming. 1988. Nr. 8. Lk. 1112 – 1122.
Baschmakoff, Leinonen 2001 — Baschmakoff N., Leinonen M. Russian life in Finland 1917 – 1939: A local and oral history. Helsinki, 2001 (Studia Slavica Finlandensia. T. XVIII).
Eesti 2000 — Eesti rahva elulood. Sajandi sada elulugu kahes osas. 1 osa. Koostanud R. Hinrikus. Tallinn: Tänapäev, 2000.
Miljutina 2007 — Miljutina T. Inimesed minu elus. Tallinn: Varrak, 2007.
Noor 2004 — Noor H. Saatuseaastal 1939 Haapsalus // Kultuur&Elu. 2004. Nr. 3(477). Lk. 58 – 61.
Talvesõda 2002 — Talvesõda / koostanud A. Juutilainen, J. Leskinen ; soome keelest tõlkinud E. Mallene. Tallinn: Varrak, 2002.
Бельгард 2005 — Бельгард А. А. Как Эстония стала советской // Балтийский архив. Русская культура в Прибалтике. Т. IX. Вильнюс, 2005. С. 177 – 234.
В Хаапсалу 1940 — В Хаапсалу сгорел кинематограф // Вести дня. 1940. № 16. 20 янв.
Васильев 1989 — Васильев Г. Осколки памяти. Из книги воспоминаний // Таллинн. 1989. № 6. Ноябрь – декабрь. С. 57 – 82.
И. Б. 1940 — Прот <оиерей> И. Б <огоявленский>. Валаам во время войны // Православный собеседник. 1940. № 2 (89). Февраль.
Киселева 1992 — Киселева Л. Переписка М. В. Карамзиной с В. В. Шмидт // Проблемы русской литературы и культуры. Studia Russica Heisingiensia et Tartuensia. 3. Helsinki, 1992. С. 37 – 57.
Кучинская 2002 — Кучинская М. Вадим Гарднер: материалы к библиографии // Диаспора IV. Новые материалы. Санкт-Петербург – Париж: Atheneum – Феникс, 2002. С. 657 – 670.
Лютая 1940 — Лютая зима // Старый Нарвский Листок. 1940. №4. 10 янв.
Макшеев 1997 — Макшеев В. Венчальные свечи // Таллинн. 1997. № 8 – 9. С. 143 – 150.
Макшеев 1999 — Макшеев В. Свои, чужие // Таллинн. 1999. №14. С. 151 – 165.
Монахи 1940 — Монахи из Валаамского монастыря — в Петсерский // Старый Нарвский Листок. 1940. № 31. 15 марта.
Мороз 1940 — Мороз на юге Эстонии достигает 50 ° // Вести дня. 1940. №14. 18 янв.
На чаше 1999 — На чаше весов: Эстония и Советский Союз, 1940 год и его последствия. Таллинн, 1999.
Обстрелян 1940 — Обстрелян эстонский военный учебный аэроплан. Необоснованные слухи о воздушном нападении на Таллинн // Старый Нарвский Листок. 1940. №15. 5 февр.
Осипов 1940 — Осипов А. Путевая тетрадь: На Валааме. Таллинн: Православный собеседник, 1940.
Петров 2005 — Павел Петров. Балтийский флот. Финский гамбит. Москва: Яуза, Эксмо, 2005.
Петров 2008 — Петров Павел. «Зимняя война»: Балтика, 1939 – 1940. Хельсинки: RME Group Oy, 2008.
Подгурский 2000 — Подгурский Г., Мурникова А. Переписка военных лет / Вступительная статья С. Мазура «Письма военных лет о. Георгия Подгурского. Примечания Б. Равдина и С. Мазура // Даугава. 2000. №2 (220). С. 42 – 87.
Пономарева 2001 — Пономарева Г. Культурная жизнь // Русское национальное меньшинство в Эстонской Республике (1918 – 1940). Тарту, Санкт-Петербург, 2001. С. 170 – 192.
Пономарева 2004 — Пономарева Г. Проблема коммуникации русских Эстонии и России в межвоенный период (1920 – 1930-е гг.) // The Russian Emigration. Literature. History. Chronicle of Films. Materials from the International Conference (Tallinn, Sept. 12 – 14, 2002). Jerusalem, Таллинн, 2004. С. 266 – 276.
Разрушение 1940 — Разрушение Валаамского монастыря // Православный собеседник. 1940. № 3 (90). Март.
Русское 2001 — Русское национальное меньшинство в Эстонской Республике (1918 – 1940) / Под ред. С.Г. Исакова. Тарту, Санкт-Петербург, 2001.
Советские 1939 — Советские воинские чины спасли утопавшего // Вести дня. 1939. № 291. 20 дек.
34 бомбы 1940 — 34 бомбы в районе Колувере // Старый нарвский листок. 1940. № 13. 31 янв.
Ф. К. 1940 — Ф. К. Селькор. Новая жизнь в деревне // Советская Эстония. 1940. № 3. 4 ноября.
Хлебникова-Смирнова 1991 — Хлебникова-Смирнова К. Валаамские странички // Русская почта. 1991. № 3 (13). С. 6.
Quidam. 1940 — Quidam. Маленькие заметки // Вести дня. 1940. № 30. 6 февр.
August 1988 — August augustini. [Molotovi – Ribbentropi salajaste lisaprotokollide tekst, kommentaarid ja mälestused] // Looming. 1988. Nr. 8. Lk. 1112 – 1122.
Baschmakoff, Leinonen 2001 — Baschmakoff N., Leinonen M. Russian life in Finland 1917 – 1939: A local and oral history. Helsinki, 2001 (Studia Slavica Finlandensia. T. XVIII).
Eesti 2000 — Eesti rahva elulood. Sajandi sada elulugu kahes osas. 1 osa. Koostanud R. Hinrikus. Tallinn: Tänapäev, 2000.
Miljutina 2007 — Miljutina T. Inimesed minu elus. Tallinn: Varrak, 2007.
Noor 2004 — Noor H. Saatuseaastal 1939 Haapsalus // Kultuur&Elu. 2004. Nr. 3(477). Lk. 58 – 61.
Talvesõda 2002 — Talvesõda / koostanud A. Juutilainen, J. Leskinen ; soome keelest tõlkinud E. Mallene. Tallinn: Varrak, 2002.
Г. М. Пономарева, Т. К. Шор. Зимняя война глазами русской интеллигенции Эстонии // Г. М. Пономарева, Т. К. Шор. Русская печать и культура в Эстонии во время Второй мировой войны (1939 — 1945). Tallinn: Издательство Таллиннского университета, 2009. С. 27 — 48.
Сетевая публикация © Русские творческие ресурсы Балтии, 2010 с любезного разрешения автора.
