.
http://www.just.ee/orb.aw/class=file/action=preview/id=19158/valgeraamat.pdf
Читать всю книгу в формате PDF (если ссылка не открывается, кликни снова через несколько минут)
VIII
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ УЩЕРБ
Калев Кукк
Если бы ход истории был иным и Эстония могла бы развиваться в
таких же политических и экономических условиях, как соседняя Финляндия,
и если предположить, что в результате этого уровень сегодняшнего
развития Эстонии был бы равен уровню Финляндии (если
взять за основу внутренний валовой продукт на душу населения),
то валовой внутренний продукт Эстонии составил бы в 2004 г. 38,6
млрд. евро. В действительности же в 2003 г. внутренний валовой
продукт Эстонии составил всего четвертую часть от гипотетического,
или 9,0 млрд. евро. Такова самая общая оценка экономического
ущерба, вызванного оккупацией и аннексией Эстонии, пусть в
данном случае она и касается лишь одного года.
9. 1. КАК ОЦЕНИТЬ ПРИЧИНЕННЫЙ УЩЕРБ
Ущерб, причиненный народному хозяйству Эстонии, можно оценивать
с разных сторон. С одной стороны, можно оценить стоимость народного
богатства, уничтоженного или вывезенного оккупационными властями,
или стоимость национального дохода, отчужденного через налоги
и систему ценообразования. С другой стороны – проанализировать
последствия, вызванные насильственным уничтожением государственности
Эстонии, утвердившейся на полстолетия оккупационной властью
и установленным ею тоталитарным режимом. Иными словами – оценить
ущерб в виде стоимости недополученного дохода, обусловленного уничтожением
открытой рыночной экономики. Первый способ был бы обоснован
и результативен для недолгого периода времени. Поскольку оккупационная
власть держалась на протяжении жизни двух поколений, а
система ценообразования, опирающаяся на административные основы,
по сути своей была волюнтаристской, то приходится предпочесть второй
способ оценки, то есть определить ущерб как задержку дальнейшего развития
всего народного хозяйства, количественным мерилом которого
является бесспорное отставание сегодняшней Эстонии как от соседней
Финляндии, так и от других западноевропейских стран. Таким образом, действительный ущерб следует оценить как недополученный национальный
доход, а также как доход, неполученный в будущем.
В настоящем обзоре выбор сделан в пользу второго, косвенного
метода оценки. На прямой ущерб, вызванный уничтожением народного
богатства, или его отчуждения, имеются ссылки лишь на основе более
ранних работ (см. п. 9.2 настоящей статьи), а также в контексте ввоза-
вывоза (п. 9.2.7).
При оценке прямого, или разового ущерба всегда встает вопрос, по
поводу каких объектов можно вообще говорить о прямых убытках, или
ущербе, и какие цены в таком случае нужно принять за основу.
Определение прямых убытков можно применить для оценки непосредственных
военных разрушений и несбалансированного вывоза
ресурсов. Можно также оценить стоимость использованных за период
оккупации невосполнимых природных ресурсов, но в таком случае это
необходимо делать с учетом их разбазаривания в результате неэффективной
технологии, примененной при их разработке.
В случае сокращения запасов горючего сланца оценка ущерба
сводится, например, к следующим вопросам: каков мог бы быть объем
добычи сланца в случае сохранения эстонской государственности и
рыночной экономики; какие технологии применялись бы при добыче
сланца, и насколько они были бы экологически чистыми; для чего использовался
бы добытый сланец и т.д. Если оценивать только тенденции
экономической политики второй половины 1930-х годов, можно предположить,
что Эстония сделала бы ставку на быстрое развитие сланцевой
энергетики. Вероятно, развитие шло бы примерно в тех же объе-
мах, что и в действительности, если предположить, что потребление
электроэнергии в Эстонии росло бы так же, как и в Северных странах.
Естественно, это зависело бы от энергоемкости избранной структуры экономики.
Какова же была бы структура эстонской экономики и ее энергоемкость
– это вопрос, ответ на который искать задним числом в высшей
степени спекулятивно. Фактический ущерб, нанесенный Эстонии, сводится
к тому, что структура производства, созданная в ходе «социалистической
реконструкции» ее народного хозяйства, проведенной в общесоюзных
интересах, а также избранные технологии не были конкурентоспособны
и не могли обеспечить устойчивого развития. Это является
причиной того, что экономическое и социальное развитие Эстонии, если
брать за основу ВВП на душу населения, отстало от стран-соседей, развивавшихся
в условиях рыночной экономики. Иначе говоря, экономический
ущерб, причиненный оккупациями, можно оценить более или менее
адекватно, сопоставив производительность эстонской экономики (и человеческого
капитала) сегодняшнего дня и ближайшего будущего с, так сказать,
неповрежденным объектом (рыночной экономикой). В то же время,
в косвенном ущербе заключен и долгосрочный имущественный ущерб,
обусловленный уничтожением и нарушением экономического потенциала
(природных ресурсов, человеческого и производственного капитала), если иметь в виду производительность уничтоженного или разрушенного
(растраченного) капитала.
Как и в случае со сланцем, нет ответа на вопрос: «что было бы, если
бы...?» и относительно добычи фосфоритов в районе Маарду. Дело в том,
что уже в конце 1930-х годов в Маарду началось усиленное расширение
добычи фосфоритов и производства фосфорных удобрений.
Проведенную в Эстонии коллективизацию также нельзя однозначно
рассматривать как уничтожение народного богатства. Коллективизация
сама по себе не изменила общего объема средств производства, связанного
с сельским хозяйством Эстонии (частная собственность была превращена
в общественную). Дело в том, что сельское хозяйство Эстонии
было направлено по пути, который с точки зрения устойчивого развития
оказался бесперспективным.
После публикации обзора «World War II and Soviet Occupation in Estonia:
A Damages Report» (1991) проблематика, связанная с экономикой советской
Эстонии, почти не привлекала внимания экономистов и историков. В 1993 г.
вышло в свет совместное исследование эстонских и финских экономистов
«Estonia and Finland – A Retrospective Socioeconomic Comparison» –
первая серьезная попытка провести сравнительную оценку экономического
развития Эстонии и остального мира. В статье Марта Лаара, предваряющей
эстонское издание «Черной книги коммунизма» («Le livre noir
du communisme. Crimes, terreur et repression. Edition Robert Laffon». Paris,
1997) и посвященной Эстонии, также рассматривается тема экономического
ущерба.1 В критической переоценке по-прежнему нуждаются многие
исследования советского периода, которые в толковании статистических
данных несут на себе несомненную идеологическую печать своего времени.
Будущим исследователям при оценке подоплеки политических и
экономических решений и их последствий могут помочь архивные материалы
КПЭ, Госплана Эстонской ССР и др. советских организаций. К
сожалению, отсутствуют достоверные статистические данные по 1940–
1944 гг.
9. 2. КОЛОНИЗАЦИЯ ЭСТОНИИ
Включение Эстонской Республики в состав СССР привело к экономической
аннексии, то есть к включению оккупированной Эстонии в качестве союзной
республики в единую общесоюзную экономическую систему. Этот процесс,
который по идеологическим соображениям в послевоенные годы назывался
восстановлением народного хозяйства Эстонии и социалистической
реконструкцией, имел все признаки классического колониализма:
1) целенаправленное уничтожение прежней (1920–1940 гг.) экономической
структуры, ставящей во главу угла национальные интересы;
2) насаждение отвечающей интересам оккупационной власти структуры
производства и преимущественное развитие т.н. отраслей союзной
специализации;
3) экстенсивное хищническое использование местных природных
ресурсов;
4) миграционная политика и политика занятости, направленные на
ассимиляцию коренного населения;
5) разрыв установившихся внешнеэкономических связей Эстонии и ее
изоляция от мировой экономики.
Превращение Эстонии в одну из составляющих частей народного
хозяйства Советского Союза выражалось в отрицании прежней, присущей
независимому государству идеи национально ориентированного
развития и в установлении так называемой социалистической экономики,
основанной на директивном планировании. Последнее состояло в механическом
перенесении экономической модели, внедренной в 1930-х гг.
в СССР, взамен прежнего, преимущественно рыночного развития. Всеобщая
национализация оторвала производителей от средств производства
(в Эстонской Республике преобладали мелкие предприниматели),
а народное хозяйство Эстонии – от мировой экономики. Местные природные
богатства, производственные мощности и денежные средства
были подчинены интересам централизованной власти.
Подчинение эстонской экономики интересам центра отразилось в
принципиальных сдвигах в географической структуре внешней торговли. Во
внешней торговле, ориентированной после начала Второй мировой войны
преимущественно на Германию и Советский Союз, вскоре произошли очередные
перемены. С августа по ноябрь 1940 г. из продукции, вывезенной
из новопровозглашенной Эстонской ССР, на общесоюзный рынок было
поставлено 84, 3% (таблица 1). Такое соотношение между торговлей с
Западом и Востоком было характерно для всего советского периода.
Оккупация Эстонии и ее включение в состав Советского Союза повлекли
за собой несбалансированный вывоз ресурсов: в июне и июле 1940 г. экспорт
еще формально независимой Эстонии в СССР превышал импорт
из СССР на 96,1% (соответственно 5,7 и 2,9 млн. крон), а в следующие
четыре месяца, уже в составе СССР – на 39,5% (соответственно 31,0
и 22,2 млн. крон). Несмотря на всевозможные ухищрения (продление
рабочего дня, административное принуждение и т.п.) первый год советской
власти привел к сокращению объемов производства. К сожалению,
как первая советская оккупация, так и годы немецкой оккупации остаются
наименее изученными периодами в истории народного хозяйства
Эстонии, и достоверные статистические материалы по ним отсутствуют.
Статистика и экономический анализ оказались несозвучны новой власти,
об этом свидетельствует и тот факт, что сразу же после ликвидации
эстонской государственности было прекращено издание «Ежемесячника
эстонской статистики» (Eesti Statistika Kuukiri / Recueil mensuel du Bureau
de Statistique de l’Estonie) и журнала «Конъюнктура» (Konjunktuur / Monthly
Review of the Estonian Insitute of Economic Research).
Приходится констатировать, что обзорные исследования 1950-х гг.
по экономике этого периода – «Эстонское государство и народ во Второй
мировой войне», посвященные установлению ущерба, нанесенного
Эстонии первой советской оккупацией, впоследствии так и не были превзойдены.
3 Поэтому поневоле приходится ограничиваться выводами
автора данного исследования Харальда Нурка: «Этот ущерб вообще
невозможно материально ни оценить, ни восполнить. Были уничтожены
все накопления и прочие сбережения эстонского народа. На промышленных
предприятиях демонтировали оборудование и вывозили его в
СССР... При отступлении Красная армия уничтожила многие промышленные
предприятия, транспортные средства, инвентарь, скот и жилье, –
как в городах, так и на селе... Огромное количество эстонских товаров
отправлялось в Советский Союз без какой-либо реальной оплаты.
Эстония была полностью изъята из нормального экономического, технического
и культурного развития, свойственного свободному миру. Учет, пусть даже приблизительный, всего этого ущерба (насколько это вообще
возможно) потребовал бы специальных обширных исследований».4
Прямой военный ущерб, принесенный военными действиями и «эвакуацией
имущества» в 1941–1944 гг. (как на Восток, так и на Запад), официально
оценивался Советским Союзом в 16 млрд. рублей (в тогдашнем
денежном выражении). По оценкам того времени, в ходе войны было уничтожено
45% производственных мощностей Эстонии (в том числе 90%
производственных мощностей топливной промышленности, 75% текстильной,
60% лесной, деревообрабатывающей и целлюлозно-бумажной
промышленности, 55% химической и 35% машиностроительной и металлообрабатывающей
промышленности).5 В сельском хозяйстве поголовье
крупного рогатого скота за 1941–1945 гг. сократилось на 24% (в т.ч. поголовье
коров на 43,6%, поголовье свиней – на 38, 5% , поголовье лошадей –
на 19% ).6 К этим цифрам, особенно по промышленности, следует, однако,
относиться с осторожностью. Дело в том, что размер репараций зависел
от «зафиксированного» ущерба, так что СССР был, естественно, заинтересован
в том, чтобы показать максимально возможный ущерб.
Аналогичные оценки, в первую очередь, ущерба, причиненного
в 1940–1941 гг. сельскому хозяйству, приведены в изданном в 1943 г.
сборнике «Год страданий эстонского народа». Согласно подсчетам,
прямой ущерб, причиненный сельскому хозяйству за первый год советской
власти, составил 200 млн. рейхсмарок, причем в эту сумму не был
включен ущерб, нанесенный кооперативной деятельности. Прямому
ущербу, выраженному в «эвакуации» племенного скота и лошадей, поджогах
хуторов и уничтожении средств производства, сопутствовал косвенный
ущерб от последствий советской земельной реформы, выразившийся
в нарушении севооборота, недостаточном удобрении полей из-за
сокращения поголовья скота, а также в общем снижении производительности
сельского хозяйства.7
9. 2. 1. «БРАТСКАЯ ПОМОЩЬ БРАТСКИХ РЕСПУБЛИК»
Ликвидация военных разрушений в Эстонии позволяла союзным властям
маскировать свои устремления под лозунгом «братской помощи братских
республик». Послевоенное восстановление экономики, неизбежно требовавшее
огромных затрат, в свою очередь, давало прекрасные возможности
преобразования структуры эстонской экономики в общесоюзных
интересах. Формально, планы 4-й пятилетки (1946–1950 гг.) предусматривали
3,5 млрд. рублей государственных капиталовложений в экономику
Эстонии. Это было в 1,7–2,9 раза больше, чем предназначалось более
крупным по населению Латвии, Литве, Молдавии, Армении, Киргизии,
Таджикистану и Туркмении. В перерасчете на душу населения, капиталовложения
в народное хозяйство Эстонии превышали в 1945–1950 гг.
средние по СССР на 30%, в 1951–1955 гг. – на 17% (в ценах на 1 июля
1955 г.).8
Происхождение этих капиталовложений неизвестно – были ли это
средства, заработанные в самой Эстонии, изъятые центральными властями
в других союзных республиках или же полученные в качестве репараций.
К тому же происхождение средств в обществе, опиравшемся на
директивную систему распределения, не имело особого значения. Само
собой разумеется, что предпочтительное финансирование эстонской экономики
было вызвано не какими-то альтруистическими соображениями,
но конкретными политическими и экономическими целями. Эти капиталовложения
явились прямым средством колонизации Эстонии.
Тогдашний председатель Совета Министров Эстонской ССР Арнольд
Веймер заявил: «Правительство Советского Союза, руководствуясь
сталинской национальной политикой, оказывает бескорыстную и
широкомасштабную помощь отдельным отсталым республикам или осуществляет
грандиозные стройки, что идет на пользу всему Советскому
Союзу, и тем самым – той республике, на территории которой эти
стройки ведутся... (Эстонии) выделены не только миллиардные суммы,
но и строительные организации, которые в основном и ведут это
строительство, а также техника, с помощью которой оно осуществляется
(подчеркнуто мной – К.К.)».9 Выделение подобных «строительных организаций
» – кстати, половина работ была связана с освоением запасов
эстонских сланцев и проводилась НКВД – привело к первой волне колонистов.
10 Подсчеты показывают, что четвертьмиллионный прирост городского
населения Эстонии в 1945–1950 гг. (с 267 тысяч до 516 тысяч) пришелся
на иммиграцию, т. е. 90% прироста пришелся на приток колонистов
из СССР. 11
Юхан Талве (см. Сирье Синилинд) объясняет подобную инвестиционную
щедрость просто: «С чего бы такой альтруизм? В действительности,
шло экономическое вторжение советских колониальных властей
в Эстонию»12 (выделено мной – К.К.).
Развитию в Эстонии экономики, ориентированной на общесоюзные
интересы, способствовали относительно хорошо развитая производственная
и социальная инфраструктура, исторические производственные
традиции и высокая культура труда. Притягательными оказались и легкодоступные
природные богатства (в первую очередь, сланец и лес), а
также более высокий, по сравнению с другими республиками, уровень
жизни. В связи с этим капиталовложения в эстонскую экономику обходились
дешевле и в то же время были связаны с меньшим экономическим
риском, чем капиталовложения в большинство «старых» регионов Советского
Союза. Кроме того, благодаря географическому положению, через
Эстонию проходили маршруты репарационных поставок из Германии и
других стран. И все же самым весомым внешним фактором послевоенного
развития народного хозяйства Эстонии следует считать близость
Ленинграда. Этим объясняется и то, что индустриализация, прежде всего,
основывалась на развитии сланцедобывающей отрасли.
9. 2. 2. ПРЕВРАЩЕНИЕ ЭСТОНИИ В ПРИДАТОК ЛЕНИНГРАДА
Превращение Эстонии в экономический и политический придаток Ленинграда
(т.е. территорию, тяготеющую в хозяйственном отношении к этому
экономическому центру) стало причиной того, что, по сравнению с другими
союзными республиками, Эстония пользовалась особым вниманием центральных
властей. В первую очередь, это проявлялось в форсированном
освоении месторождений эстонского сланца для обеспечения населения
Ленинграда сланцевым газом, а промышленности и транспорта – производимым
из сланца жидким топливом. Это направление было зафиксировано
в постановлении Госкомитета обороны СССР от 10 июня 1945 г. «О
восстановлении и развитии сланцевой промышленности Эстонской ССР
и Ленинградской области и газификации Ленинграда».13
Из капиталовложений в экономику Эстонии, запланированных на
1946–1950 гг. (3,5 млрд. рублей) в сланцевую промышленность, постепенно
переведенную в союзное подчинение, предполагалось направить
40% (в промышленность в целом – свыше 60%).
К счастью, план капиталовложений на эту пятилетку остался невыполненным
как в целом (по всему народному хозяйству он был выполнен
на 64,2%), так и по сланцеперерабатывающей промышленности. Вместо
запланированных на 1950 г. 8,4 млн. тонн сланца было добыто 3,5 млн.
тонн. При этом из всех капиталовложений, произведенных в Эстонии за
1946–1950 гг., 65,8% было направлено в экономику союзного подчинения,
а в так называемую экономику союзно-республиканского подчинения –
18,4% (таблица 2). Половина всех промышленных капиталовложений
была направлена в сланцевую промышленность, например, в 1946 и
1950 гг. соответственно 58 и 42%.
Подобное «альтруистическое» преимущественное инвестирование,
направленное на захват местных запасов сланца, преследовало две
основные цели:
1. Создание в Эстонии экстерриториального экономического сектора
, который характеризовался прямым подчинением центру и ориентацией
на вывоз, а также низкими ценами, установленными на вывозимую продукцию. Так, например, произведенный в Кохтла-Ярве сланцевый газ
стал поступать по трубопроводу в Ленинград в 1948 г., а в Таллинн лишь в
1953 г. Еще в 1961 г. 62,5% (333 млн. м3) произведенного сланцевого газа
поступало в Ленинград. О большом значении эстонского сланцевого газа
для Ленинграда и для самой Эстонии свидетельствуют факты, представленные
сотрудником тогдашнего Института экономики АН Эстонской ССР
Дмитрием Кузнецовым: к концу 1954 г. на базе эстонского сланца в Ленинграде
было газифицировано свыше 227 тыс. квартир, где проживало 2,5
млн. человек, тогда как в Таллинне на 1 ноября 1955 г. была газифицирована
6041 квартира, а сланцевым газом пользовались 28 тыс. человек, т.е.
почти в сто раз меньше, чем в Ленинграде. По словам Кузнецова, население
Ленинграда получило большую выгоду от газификации квартир, так
как пользование газом, по сравнению с другими видами топлива, обходится
ленинградцам в 4–5 раз дешевле. Экономия средств за счет газификации
в период с 1948 по 1954 г. для жителей Ленинграда составила более
400 млн. рублей. Газификация Ленинграда почти позволила отказаться от
доставлявшегося издалека дорогого топлива. Только за 1953 г. сланцевый
газ заменил в Ленинграде свыше 265 000 тонн условного топлива, в том
числе 160 000 тонн керосина в условном топливе (114 000 тонн реально)
и 55 000 тонн угля в условном топливе (80 000 тонн печорского угля).15
Далее Кузнецов добавляет, что эстонский сланец используется в качестве
топлива на Псковской теплоэлектростанции, на заводах и фабриках Риги,
Вильнюса, Каунаса и других городов Латвии и Литвы, а также в городах
Ленинградской области.16 Другими словами, выделенные тогда Эстонии
капиталовложения оплачивались вывезенным сланцем и продуктами его
переработки, так что самой республике они не приносили никакой пользы.
2. Средством ассимиляции местного населения стала социалистическая
индустриализация эстонской экономики. Как уже отмечалось,
не менее 90% из почти четвертьмиллионного прироста городского населения
Эстонии за 1945–1950 гг. пришлось на иммиграцию, то есть прирост
происходил преимущественно за счет притока выходцев из других
республик СССР.
По общим подсчетам (см. табл. 3), иммиграция составила 241 200
человек, или 51,7% прироста населения Эстонии (за 1951–1989 гг. –
466 600 человек).
Основной упор пришелся на целенаправленное изменение национальной
структуры Северо-Восточной Эстонии, о чем красноречиво свидетельствуют
обвинения тогдашнего секретаря Нарвского горкома Компартии
Эстонии Ерёмина в адрес замдиректора Кренгольмской мануфактуры
Волкова, который, якобы, пожаловался прежнему руководству
КП(б)Э на то, что в Нарве не выделяют жилплощадь бывшим нарвитянам,
и внес предложение выделять возвращающимся 15–20% жилплощади.
Свои обвинения товарищ Ерёмин обосновал тем, что наряду с тысячами
честных трудящихся, в Нарве до 1940 г. проживало и немало белогвардейцев,
шпионов и эксплуататоров, которым не место в советском городе. Получалось, что ленинградцам, новгородцам, псковичам и
другим честным советским патриотам (выделено мной – К.К.), которые
вынесли на себе все тяготы войны, следует выделять жилплощадь
после того, как будут удовлетворены аппетиты так называемых старых
нарвитян.18
Отдельный вопрос заключается в том, насколько в то время за разработкой
сланцев скрывалось намерение приступить к производству урана
из диктионемового слоя. Это предполагало ввоз рабочей силы (в том
числе превращение Силламяэ в закрытый город), дополнительные инвестиции
в энергетику и создание на Северо-Востоке лояльного, свободного
от эстонцев анклава.19
9. 2. 3. СТРУКТУРНЫЕ СДВИГИ В ЭКОНОМИКЕ
Уже в первую же послевоенную пятилетку в Эстонии была заложена
основа производственной структуры, отвечающей всесоюзным потребностям,
причем как распределение используемых ресурсов, так и распределение
продукции устанавливались центром. Функциональная и организационная
целостность народного хозяйства Эстонии была утрачена.
Унитарное ведомственное построение народного хозяйства Советского
Союза, отсутствие оптимизирующих структурных критериев (административные
волюнтаристски установленные цены!), а также противопоставление
директивного централизованного планирования саморегуляции
экономики свели на нет эффект, ожидаемый от селективного развития
производства. В то же время экономика Эстонии была превращена в замкнутую
систему по отношению к мировой экономике.
В целом, в послевоенном развитии экономики Эстонии можно выделить,
по крайней мере, три периода:
1) конец войны – середина 1950-х гг.;
2) середина 1950-х – середина 1960-х г.;
3) середина 1960-х гг. – 1989 г.
Для каждого из них характерна своя политическая и экономическая идеология
и количественные структурные приоритеты. При таком подразделении
первое послевоенное десятилетие Эстонии, уже охарактеризованное
выше, можно рассматривать как время внедрения (почти один
к одному) экономической советской модели 1930-х годов. Зато период с
1957 по 1964 гг., то есть время Советов народного хозяйства (Совнархозов)
можно рассматривать как время, когда управление народным хозяйством
осуществлялось на уровне республики, а развитие различных отраслей
народного хозяйства стремилось к сбалансированности (настолько,
насколько это позволяла тоталитарная экономическая система). После
ликвидации Советов народного хозяйства в 1965 г., народное хозяйство
Эстонии было подчинено исключительно всесоюзным интересам. Одним
словом, оно было превращено в высшей степени абстрактное понятие
– синоним экономического конгломерата, расположенного на территории
республики. Отсутствие в Эстонии собственного народного хозяйства
было узаконено в 1978 г. в последней Конституции Эстонской ССР.
Статья 16-ая Конституции гласила: «Экономика Эстонской ССР является
составной частью единого народнохозяйственного комплекса, охватывающего
все звенья общественного производства, распределения
и обмена на территории СССР» (выделено мной – К. К.). Так народное
хозяйство Эстонии конституционно определялось извне.
Как уже было сказано, в 1946–1950 гг. в промышленность было
направлено 38% всех капиталовложений (в последующие пятилетки по
29–35%), причем соотношение капиталовложений в промышленность
и сельское хозяйство было, например, таким: 6,6 : 1. Иными словами, отправной точкой социалистической реконструкции народного хозяйства
Эстонии была индустриализация, с производственной стороны ориентированная
на добычу сланца, а с организационно-политической – на всесоюзные
нужды. Эстония довольно скоро стала индустриально-аграрной
страной (Эстонская Республика в конце 1930-х гг. ставила перед собой
такую же цель). Причем к концу 1980-х гг. на основе большой занятости
в промышленности и сельском хозяйстве, а также слабо развитой сфере
обслуживания можно было убедиться в отставании Эстонии на 20–30 лет
от Скандинавских стран (см. таблицу 4).
Преимущественное инвестирование обеспечило топливной промышленности
в 1945–1950 гг. самый высокий темп роста производства
по сравнению с другими отраслями промышленности (в тогдашних постоянных
ценах – в 6,7 раз). Однако несмотря на это, удельный вес самой
отрасли в валовой продукции промышленности республики едва достигал
10%, так как залегающий в недрах Эстонии сланец ни тогда, ни впоследствии
ничего не стоил (в структуре производственных расходов сланцедобывающей
промышленности расходы на сырье и основные материалы
составляли, например, в 1955 г. всего 0,5%.20 Косвенно в сланцевую промышленность
были направлены и капиталовложения в электроэнергетику,
машиностроительную, металлообрабатывающую промышленность
и промышленность строительных материалов. В общем итоге, в 1950 г.
на долю сланцевой промышленности приходилось 24,9% основных производственных
фондов промышленности Эстонии, в 1955 г. – 24,0%.21
Наряду с топливной промышленностью опережающими темпами в
1946–1955 гг. шел также выпуск продукции легкой промышленности (восстановление
и расширение Кренгольмской и Балтийской мануфактур происходило,
прежде всего, в расчете на всесоюзного потребителя), промышленности
строительных материалов, машиностроительной, металлообрабатывающей
и химической промышленности. Изменения в производственной
структуре эстонской промышленности в 1945–1989 гг. иллюстрирует
таблица 5. Следует подчеркнуть, что данные, касающиеся промышленности
Эстонии, охватывают только так называемую гражданскую
промышленность. Пo военной промышленности, которая по сравнению с
другими союзными республиками была в Эстонии представлена сравнительно
скромно, статистика отсутствует.
Индустриализация Эстонии проводилась также за счет других отраслей
экономики и, в первую очередь, сельского хозяйства, особенно – за счет
низкой покупательной способности населения. Из заметных нововведений,
имевших место в сельском хозяйстве в этот период, прежде всего,
следует отметить: противоречивую земельную реформу 1944–1947 гг.,
политику искоренения эффективного сельского хозяйства, основанную
на применявшемся с 1947 г. повышенном налогообложении так называемых
кулацких хозяйств, а также проведенную в основном в 1949
и 1950 гг. принудительную коллективизацию. В результате прямого
ущерба, нанесенного войной и «социалистическими преобразованиями»
в сельском хозяйстве, в 1955 г. посевные площади составляли всего
85,2% от уровня площадей 1940 г., поголовье крупного рогатого скота – 82,4 % (в том числе коров – 65,7 %), поголовье свиней – 86,7 %. Производство
мяса сократилось за эти годы на 14, 6 %, а производство молока –
на 28,6 %. 23
Советская земельная реформа и реформа сельского хозяйства были
подчинены идеологическим задачам. В то время как пришлось убедиться
в неизбежной бесперспективности мелких хозяйств, страх перед возрождением
капитализма в Эстонии пересилил страх перед возможным
голодом. Эдгар Тынурист, бывший в 1961–1979 гг. первым заместителем
Председателя Совета Министров Эстонской ССР, признавал, что в тогдашних
условиях сельскохозяйственные угодья одного хозяйства должны
были бы составлять, по крайней мере, 45–60 гектаров. Однако оправдывая
совершившееся, он отмечает, что вновь допустить концентрацию
земли в таких размерах в даже более крупных частных хозяйствах означало
бы новую капиталистическую дифференциацию на селе со
всеми сопутствующими этому отрицательными моментами, прежде
всего – отказом от союза рабочего класса и крестьянства и переводом
сельского хозяйства на капиталистический путь развития
(выделено мной – К. К.).24 Поэтому, по словам Тынуриста, надо было
административными и экономическими мерами жестко ограничить рост
кулацких хозяйств, а также следить за тем, чтобы из среды середняков не
появились новые кулаки.25
О том, что идеологические соображения оказались важнее, чем экономический
подход, говорит и то, что несмотря на охватившую сельское
хозяйство тотальную национализацию и коллективизацию (к 1957 г. было
коллективизировано 99,3% хуторов), доля обобществленного сектора в
сельскохозяйственном производстве даже в конце 1950-х гг. оставалось
более чем скромной (см. таблицу 6).
О громадных «ножницах» между административно установленными
ценами на промышленную и сельскохозяйственную продукцию говорит
хотя бы такой, часто в те годы приводящийся «факт»: в начале 1950-х
годов промышленность давала свыше 80% общей валовой продукции
народного хозяйства Эстонии.26 Выражалось это в чрезвычайно низких
закупочных ценах, установленных на сельскохозяйственную продукцию.
Подобную индустриализацию Эстонии Рейн Таагепера определил
в 1983 г. следующим образом: «Это была промышленность, основанная
на российских инвестициях и российской рабочей силе, которой руководили
русские согласно целям, поставленным русскими, где большая
часть сырья ввозилась из России и большая часть продукции вывозилась
обратно в Россию. И весь этот спектакль назывался ростом прибалтийской
промышленности, поскольку власти Советского Союза решили провести
это на территории Прибалтики».27
По словам Арнольда Пурре, от всей довольно значительной советской
промышленности на территории Эстонии эстонскому народу только и
было пользы, что у него есть работа и он может существовать на свой
заработок.28
Отдельный вопрос, конечно, какой уровень жизни тогдашние заработки
обеспечивали (хотя бы по сравнению с Финляндией). Само собой
разумеется, оценки, данные в эмиграции,– во многом чисто эмоциональные
– не совпадали с местными идеологическими дифирамбами
успехам эстонской советской экономике.
9. 2. 4. МНИМАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ АВТОНОМИЯ
В 1957 г. в Советском Союзе произошел переход от прежней чисто ведомственной
системы руководства к системе Советов народного хозяйства,
претендовавшей на приоритетность территориального управления.
Выдвижение на первый план территориального принципа управления
народным хозяйством (так называемая хрущевская модель) предполагало
также новый подход к формированию экономической идеологии и
стратегии на местах.
Арнольд Веймер, который был Председателем Совета народного
хозяйства Эстонской ССР на протяжении всего времени его существования,
так определил тогдашние задачи: «… перед нами стоит проблема
комплексного развития народного хозяйства республики, нам необходимо
проанализировать, какие отрасли имеют предпосылки приобрести всесоюзное
значение и какие могут удовлетворять только жизненные потребности республики. ... перед нами также стоит задача критически проанализировать
сложившуюся промышленную структуру, ее профиль, чтобы
сознательно и последовательно развивать ее дальше, исходя из социалистических
законов размещения производительных сил».30
Невзирая на создание совнархозов, народное хозяйство Эстонии не
стало более «республиканским». Скорее наоборот, поскольку в общем
экономическом контексте «Эстонскую ССР» нередко низводили до
«Эстонского экономического административного района». Здесь особо
отличился Арнольд Веймер, опубликовавший в 1961 г. монографию «Комплексное
развитие и специализация Эстонского экономического административного
района».31 Год спустя он защитил ее в качестве докторской
диссертации. По этому поводу справедливо отметил Арнольд Пурре:
«Реорганизация руководства промышленностью Советского Союза явилась
хорошей темой для пропагандистов. Они принялись объяснять, что
Эстонская ССР совершенно самостоятельна, но теперь под руководством
Совета народного хозяйства стала еще самостоятельнее».32 По словам
Рауля Рентера, отличительной чертой этого периода было то, что вместо
российских эстонцев «… после ХХ съезда КПСС и последовавших за ним
событий к власти вновь пришли местные революционеры и местные коммунисты-
конъюнктурщики».33
Хотя так называемая хрущeвская модель мало изменила советскую
тоталитарную систему управления экономикой, именно время Советов
народного хозяйства (1957–1964) теперь, задним числом, кажется наиболее
успешным за весь советский период. При этом, однако, надо иметь
в виду, что это был период чисто экстенсивного развития экономики.
Наряду с бесспорными успехами промышленности (в те годы в Эстонии
были созданы современная по понятиям того времени электроэнергетика
и машиностроение), наконец удалось добиться сдвигов и в сельском
хозяйстве. В конце 1950-х годов сельское хозяйство Эстонии вышло
по объемам производства на довоенный уровень, а к 1965 г. превысило
его в 1,3 раза. Несмотря на то, что и в эти годы большая часть капитало-
вложений уходила в вывозящие отрасли (из промышленных капиталовложений
в 1960 и 1965 гг. соответственно 58% и 61% направлялись в такие
капиталоемкие отрасли, как электроэнергетика, топливная и рыбная промышленность,
ориентированная на океанический лов), экономические
связи Эстонии невозможно было больше рассматривать только как примитивное
«беру-даю», как это было с «братской помощью» послевоенного
десятилетия. К тому же с 1956 г. приступили к вычислению национального
дохода и валового общественного продукта (естественно, на основании
тогдашней методики). Но и здесь возникает вопрос – насколько были
искажены представляемые данные и возможность их интерпретации –
как и в каких объемах в них скрыты, например, военные расходы.
Качественные и количественные сдвиги, имевшие место в народном
хозяйстве Эстонии в тот период, можно во многом увязать с укреплением
управления экономикой (пусть и директивного) на уровне республики.
Предприятия республиканского подчинения давали, например, в 1958–
1962 гг. 98–99% местной промышленной продукции, что особенно примечательно
на фоне десятка процентов после 1965 г. (см. таблицу 7). В то
же время именно местное руководство и произошедшие в эти годы сдвиги
в структуре промышленности Эстонии инспирировали самую большую за
послевоенные годы волну иммиграции (см. таблицу 3).
9. 2. 5. ГОДЫ «РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА»
В 1965 г. произошел возврат от системы Советов народного хозяйства к
ведомственной системе управления, что означало подчинение большей
части административного управления экономикой Эстонии министерствам
союзного и союзно-республиканского подчинения (см. таблицу 7).
Высший орган исполнительной власти союзных республик – Совет Министров
– законодательными актами был приравнен к общесоюзному отраслевому
министерству или ведомству (в лучшем случае). Это демонстрирует
хотя бы традиционный перечень в общесоюзных нормативных актах:
«...министерства и ведомства СССР, а также Советы Министров союзных
республик...».
В то же время наряду с победным шествием так называемой концепции
развитого социализма стало проявляться и замедление темпов
развития экономики (поначалу этому препятствовала экономическая
реформа 1965 г., которая привнесла в экономику некоторые рыночные
стимулы). Произошел и качественный сбой: начиная с середины 1970-х гг.
резко упали темпы экономического роста и стали проявляться различные
сдвиги, свидетельствующие о регрессе экономики. На внутреннем рынке
стало наблюдаться замедление технического прогресса, прежде всего
в машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности.
С другой стороны, сократились экспортные поставки, вызванные падением
конкурентоспособности эстонской продукции. Из всей продукции
машиностроительной промышленности Эстонии в страны с развитой
рыночной экономикой экспортировались лишь электромоторы завода
«Вольта», да и те в основном в комплекте машин и оборудования, экспортируемого
преимущественно другими предприятиями СССР.
Что же касается замедления технического прогресса, то, например,
в машиностроении отчетливо наблюдалось падение доли новой продукции.
Происходило и моральное устаревание продукции, что проявлялось
как в увеличении средней продолжительности ее выпускa, так и в недостаточном
снятии с производства машин, оборудования, аппаратуры и измерительных
приборов устаревшей конструкции (см. таблицу 8). Медленно
шло внедрение новой техники: обычно в Эстонии на это требовалось 4–
6 лет, а в случае экспортной продукции и больше. Крайне малую долю
в выпускаемой продукции составляли принципиально новые изделия.
Например, в 1981–1985 гг. (то есть в 10 пятилетке) продукция, основанная
на изобретениях, составляла в машиностроительной и металлообрабатывающей
промышленности Эстонии лишь 10,8% от внедренной. На
мировом рынке могла считаться конкурентоспособной только такая продукция,
новизна которой формально была обеспечена в мировом масштабе
и которую можно было запатентовать.35 В 1979–1982 гг. экспорт
эстонской продукции сократился больше чем на пятую часть.
Кажущийся положительный сдвиг во второй половине 1980-х годов,
который сопровождался некоторым ростом экспорта машин и оборудования,
во многом был результатом статистических манипуляций. С действительностью
он имел мало общего, поскольку из продукции машиностроительной
и металлообрабатывающей промышленности реально на
экспорт шло в лучшем случае 3–4% (да и то преимущественно в так называемые
страны соцлагеря). Тем не менее, в 1989 г. официальная статистика
оценивала долю пригодной для экспорта продукции в 35,8%.37
Уже в то время возник дефицит квалифицированной рабочей силы,
который особенно болезненно проявился при выпуске экспортной продукции
в машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности,
поскольку именно в этой отрасли экспортная продукция была
более трудоемкой (по сравнению с аналогичной продукцией для внутреннего
рынка).
О падении конкурентоспособности промышленности Эстонии свидетельствует
и то, что в 1980-х гг. на внешнем рынке удалось реализовать
всего 2–3% ее промышленной продукции (см. таблицу 9). Причем за
свободно конвертируемую валюту – лишь 0,4–0,5%. Изолированность от
мировой экономики и, как следствие – заниженные требования при производстве
продукции для внутреннего советского рынка, а также абсолютная
защищенность производства от возможной мировой конкуренции, привели
к усугублению технологической и экономической отсталости производства,
снижению производственной культуры и падению конкурентоспособности
продукции на внешнем рынке. Во второй половине 1980-х гг. стоимость продукции,
реализованной за свободно конвертируемую валюту, можно было
оценить в 50–60 млн. долларов, что в перерасчете на душу населения было
примерно в 100 раз меньше, чем валютная выручка финского экспорта.
9. 2. 6. ЗАМКНУТАЯ ЭКОНОМИКА
По своей сущности эстонская экономика была открытой лишь в отношении
внутреннего рынка СССР. При этом Эстония действительно выделялась
среди союзных республик наиболее интенсивными экономическими
связями. В 1987 г. (по данным отчетных межотраслевых балансов
производства и распределения продукции в народном хозяйстве) по
объемам ввоза и вывоза на душу населения Эстония занимала одну из
ведущих позиций среди союзных республик (соответственно, 2324 и 1883
рубля). Используемое в международных сравнениях соотношение общего
объема вывоза и валовой внутренней продукции – (в 1987–1989 гг.
– 49–50%, без учета вывоза услуг) – дает сверхвысокий показатель. В
рассматриваемом 1987 году был вывезен 41% эстонской промышленной
продукции, ввоз составил 45% продукции, потребленной в республике.
О замкнутости эстонской экономики, в том числе промышленности,
говорит и то, что на большинстве предприятий, работавших на экспорт
(то есть на вывоз из СССР), доля экспорта в лучшем случае составляла
3–5% от реализованной продукции. (В 1975–1988 гг. медиана, характеризующая
средний удельный вес экспорта, составляла 1,8–2,7% валовой
продукции эстонских промышленных предприятий, работавших на экспорт).
Предприятий же, где доля экспорта составляла больше 10%, было
всего лишь около десяти.
Вследствие автаркической экономической политики СССР, экономические
связи Эстонии в последние пятьдесят лет были крайне односторонними.
Самоизоляцию от мировой экономики можно рассматривать как
сознательное или подсознательное поведение, обусловленное инстинктом
самосохранения советского режима. Утрата собственной государственности
означала для Эстонии продолжавшуюся почти полстолетия
оторванность от мирового рынка. Прежние связи с другими государствами
мира должно было заменить «тесное братское сотрудничество
с другими советскими республиками». Как при ввозе, так и при вывозе
преобладали межреспубликанские связи (см. таблицу 10).
Поскольку единая экономическая система Советского Союза по существу
не признавала наличия союзных республик, то естественно не могло
быть и межреспубликанских экономических связей. Это была скорее идеологическая
фикция, поскольку их (республик) не существовало даже для
открытой статистики. Подобную статистическую информацию, выражавшуюся
в учетных денежных показателях и предусмотренную «для служебного
пользования», собирали в 1960–1980 гг. для отчетных межотраслевых
балансов производства и распределения продукции, составлявшихся
раз в пять лет. Экономические связи между Эстонией и Латвией
(или Украиной, Грузией…) отражали не связи между ними как республиками,
а лишь арифметическую сумму поставок расположенных в Эстонии
и Латвии (Украине, Грузии...) предприятий, во многом определенных
Москвой (фондами и лимитами). Связи с внешним миром подменялись
«торговлей» местных предприятий и организаций с воплощением государственной
монополии внешнеэкономических связей – всесоюзными
внешнеторговыми объединениями.
9. 2. 7. ЭКВИВАЛЕНТНОСТЬ ВВОЗА И ВЫВОЗА
Экономические связи союзных республик (из-за своей неопределенности)
были одной из самых идеологически спекулятивных областей экономической
жизни СССР. Нормальные товаропотоки между регионами вновь
и вновь приходилось трактовать как «братскую взаимопомощь» (как правило,
не опираясь на факты). В конце 1980-х гг. к этому добавились упреки
Президента СССР Михаила Горбачева в том, что Эстония, якобы, «живет
в долг». Вопрос об эквивалентности ввоза и вывоза обычно фигурировал
и в работах представителей эстонского зарубежья, которые неизбежно
оказывались столь же наивными и спекулятивными.40 Эту «озадаченность
» наиболее удачно обобщил Агу Крийза: «Высокий экспорт обычно
явление положительное, поскольку это позволяет ввозить товары и продукцию,
которые производить самим нет возможности. Однако выполнение
определенных Москвой планов не приносит эстонскому народу
никакой выгоды, поскольку, что и сколько может закупать Эстония, также
определяется в Москве». 41
Вследствие действовавшего в СССР директивного ценообразования,
априори были исключены возможность и потребность оценки эквивалентности ввоза и вывоза союзных республик. Как в других республиках,
так и в Эстонии соотношение ввоза и вывоза было установлено
производственной структурой, сформированной центральными властями
в общесоюзных интересах. Административно установленные цены, как
правило, не соответствовали действительной стоимости произведенного
и потребленного продукта. К тому же сальдо ввоза и вывоза союзных
республик искажало региональное статистическое перераспределение
доходов СССР от внешней торговли (причем статистическая доля той или
иной союзной республики от этих доходов не зависела ни от прямой, ни
от косвенной эффективности ее собственного экспорта). Статистическая
информация, собиравшаяся раз в пять лет, характеризовала лишь организованное
государством движение товаров, расчеты же по платежным
балансам не производились. Формально говорит о пресловутой «жизни в
долг» и статистика соотношения произведенного и потребленного национального
дохода, которая, однако, не имела к реальной экономике никакого
отношения (см. таблицу 11). С другой стороны, Эдуард Поом, интерпретируя
показатели потребленного национального дохода, утверждал,
что, например, в 1970 г. центральные власти «…оставили в Эстонии
только 32% произведенного здесь национального дохода, остальные 68%
произведенного национального дохода... Кремль присвоил или вывел из
Эстонии без какой бы то ни было компенсации». 42 (Заметим, что эти расчеты
тоже не бесспорны).
Таким образом, графа «Сальдо» таблицы 11 формально показывает
перевес ввоза или вывоза ресурсов (товары, услуги и финансовые
ресурсы) в данном году при административно установленных ценах. К
этому следует добавить, что начавшийся с середины 1970-х гг. быстрый
расчетный перевес ввоза был вызван также неблагоприятным для
Эстонии развитием цен. Дело в том, что цены на ввозимую продукцию
(прежде всего на сырье, энергию, промышленное оборудование и сельскохозяйственную
технику) росли скорее, чем цены на продукцию выво-
зимую (это видно по изменению сальдо ввоза-вывоза в постоянных ценах
1973 г.).44
В контексте ценовой политики производственная структура Эстонии становилась
все менее эффективной. Эти изменения можно было бы измерить
соотношением индекса цен произведенного и потребляемого национального
дохода (исходя из логики используемого в международной торговле
соотношения индекса цен экспортных и импортных товаров terms
of trade), который в 1971–1988 гг. составлял 0,844. Хотя это соотношение
могло бы свидетельствовать о слабой приспособляемости эстонской промышленности
в условиях изменившихся цен, это ни в коей мере нельзя
вменять в вину Эстонии, так как для единой экономической системы
СССР союзные республики были всего лишь абстракцией, а сбалансированные,
т.е. рыночные цены неизвестны.
Согласно этой логике следовало бы рассматривать и попытки оценить
перечисление дохода, полученного на территории Эстонии, через
бюджетную систему в государственный бюджет СССР, а также средства,
«выделенные» ЭССР из государственного бюджета СССР, или перечисления в государственный бюджет Эстонской ССР. Например,
согласно расчетам Арно Сузи, из полученного в Эстонии налога с оборота
в государственный бюджет СССР было направлено 8,2 млрд. рублей; из
собранного с населения подоходного налога – 1,9 млрд. рублей; из платежей
предприятий в счет прибыли – 3,9 млрд. рублей. К этому добавлялись
налог за бездетность и сельскохозяйственный налог, а также разница
между закупочными ценами и ценами реализации мясомолочной
продукции и картофеля, поставляемые в так называемые общесоюзные
фонды. С другой стороны, по оценкам Арно Сузи, Эстония в эти годы
получила из бюджета СССР для выплаты пенсий 3,4 млрд. рублей и в
качестве нетто-поступлений капиталовложений – 3,9 млрд. рублей.45
Задним числом подобные расчеты можно рассматривать как эмоциональные
оценки периода восстановления независимости. Их адекватная
интерпретация сегодня более чем сомнительна, к тому же в разные
периоды рубль, даже с учетом промежуточных деноминаций, имел
разную покупательную способность.
9. 3. КАКОВ БЫЛ УРОВЕНЬ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
ЭССР?
Трудно (если вообще возможно) дать точную количественную оценку
ущерба, нанесенного советскими методами хозяйствования, и ущерба,
причиненного в результате экономической колонизации. Как экономика
Советского Союза в целом, так и экономика Эстонской ССР была, по сути,
экономикой сюрреалистической. Для нее, с одной стороны, были характерны
чрезвычайно высокие производственные показатели (и потенциально
высокие места в мировом рейтинге), а с другой стороны, – всеобщий
и постоянно усугубляющийся дефицит всех ресурсов и потребительских
товаров. Так, например, в 1988 г. в Эстонии на душу населения
было произведено: 11 188 кВт.ч электроэнергии (в Финляндии, Швеции и
Федеративной Республике Германии, соответственно, 10 846, 20 104 и
7101 кВт.ч); мяса – 145 кг (73, 67 и 96 кг); молока – 818 кг (556, 406 и 405
кг); масла – 20,7 кг (11,0, 8,1 и 6,9 кг); цемента – 762 кг; минеральных удобрений
– 156 кг; хлопчатобумажных тканей – 122 м2.46
Это было производство ради производства, опиравшееся, прежде
всего, на государственное директивное планирование (достоверность статистики
здесь также спорна), к тому же произведенная продукция могла
найти спрос лишь на необъятном и нетребовательном замкнутом внутреннем
рынке СССР. На мировом рынке эта продукция не была конкурентоспособной,
то есть не могла быть продана за свободно конвертируемую
валюту. Неконкурентоспособность экономики ЭССР на мировом, а затем и
на внутреннем рынке, стала окончательно очевидной после краха советской
экономической системы и восстановления независимости Эстонии.
С еще большей долей условности следует относиться и ко всевозможным
выводам по ценовой политике, поскольку в их основе лежат административно установленные, то есть искусственно зафиксированные
цены (причем преимущественно по обрабатывающей промышленности).
Используемый в международных исследованиях показатель валового
национального продукта (GNP) введен в СССР лишь в конце 1980-х
годов. Но выраженный в рублях и ценах внутреннего рынка, он также
лишен информации, поскольку для подобных расчетов рубль и доллар
не имели единой акцептируемой связи, то есть действительной рыночной
стоимости (до начала 1990-х гг. рыночный курс рубля невозможно было
определить и по ценам черного рынка). Стоило в СССР в 1987 г. начать
измерять экспортную выручку исходя из действительной валютной стоимости
экспортированной продукции, выраженной в рублях внутреннего
рынка, с помощью так называемых дифференцированных валютных
коэффициентов, как количество подобных дифференцированных коэффициентов
(в сущности валютных курсов, базирующихся на изделиях)
по отраслям, предприятиям и группам товаров стало кумулятивно возрастать
и, согласно некоторым источникам, достигло к концу 1987 г. примерно
трех тысяч, причем их стоимость колебалась в пределах 0,2–6,6.47
В 1989 г. валовой продукт народного хозяйства Эстонии достиг бы
4030 рублей на душу населения48 по официальному курсу конца года
– эквивалентно примерно 6400 долл., а по введенному к тому времени
так называемому туристическому курсу – 640 доллapaм. В первом случае
Эстония потенциально находилась бы в мировом рейтинге между 35 и 40
местом, в другом – между 110–120 местом (на первом валютном аукционе
в СССР 3 ноября 1989 г. доллар стоил в среднем 24,3 рубля).
Дать адекватную сравнительную оценку валовому национальному
продукту Эстонии (GNP) или валовому внутреннему продукту (GDP) и тем
самым – действительному уровню развития эстонской советской экономики
почти невозможно, о чем наиболее наглядно свидетельствуют практически
полярные оценки. При этом переоценки происходили как со стороны
СССР, так и со стороны Запада. Образцом советской идеологической
эйфории могут служить слова бывшего работника Госплана ЭССР
Бруно Тамре, обращенные к зарубежным эстонцам: «… по национальному
доходу на душу населения Эстония может считать себя в первой
десятке мирового рейтинга, опережая такие высокоразвитые промышленные
страны как Англия, Норвегия и Финляндия».49 К аналогичным
выводам относительно Латвии (стараясь доказать, что стремление
Балтийских государств к независимости обречено на провал) пришел
и А. Федотов. По его словам, национальный доход на душу населения
в Латвии (следовательно, и в Эстонии) составил в сопоставимых ценах
более 70% соответствующего показателя для США.50
Аналогичные ошибки допускали и западные эксперты, поскольку еще
в 1991 г. газета European and Business оценивала валовый национальный
продукт Эстонии на душу населения в 8 340 долларов.51 По этому показателю
Эстония равнялась Австрии, Венгрию же превосходила в 3,4 раза,
а Польшу – в 4,5 раз. По оценке PlanEcon Report, пользовавшейся данными ЦРУ, валовый национальный продукт Эстонии на душу населения
по паритету покупательной способности составлял в 1989 г. 6240 долл.,
причем средний показатель по СССР составлял бы 5000 долл.52 Это
утверждалось в то время, когда в Эстонии царил тотальный дефицит, а
конкурентоспособность обрабатывающей промышленности на мировом
рынке была невероятно низкой. При оценке экономики Эстонии и всего
тогдашнего СССР ошибались ничуть не меньше, чем давая оценку экономике
ГДР при воссоединения Германии. В действительности же,
валовый национальный продукт Эстонии на душу населения в конце
1980-х гг. можно оценить в 2200–2300 долл., что позволило бы сопоставить
Эстонию с Венгрией (в 1988 и 1989 гг., соответственно, 2450 и 2560
долл.).53 Такую оценку подтверждает предложенный Международным
валютным фондом и Всемирным банком соответствующий показатель
1989 г. для СССР, равный 1780 долларам.54
9. 4. ЦЕНА ПЯТИ ДЕСЯТИЛЕТИЙ
В итоге следует признать, что ущерб, причиненный народному хозяйству
Эстонии за 1940–1990 гг., невозможно, да и не правомерно оценивать
лишь по былой стоимости некогда национализированного, коллективизированного,
реквизированного, вывезенного или уничтоженного имущества,
а также рассматривая внутрисоюзные денежно-товарные потоки
(ни в рублях, ни в рейхсмарках, ни в долларах). В первую очередь, это
потери, которые проявляются в значительном сегодняшнем отставании
эстонской экономики, хотя бы по сравнению с Северными
странами. Их характеризует и глубокий перестроечный кризис начала
1990-х гг. (значительное сокращение объемов производства, гиперинфляция,
доминирование раннекапиталистических ценностей и др.) Относительно
последних, было бы неправильно искать причины в ошибках
руководства и каких-то неверных решениях, якобы совершенных при
переводе экономики Эстонии на рыночные рельсы. Для сравнения приведенных
выше показателей валового внутреннего продукта Эстонии на
душу населения, приведем данные Всемирного банка за 1989 г. по Финляндии,
Швеции и Дании – соответственно, 22 060, 21 710 и 20 510 долларов
(см. также таблицу 12).
Исходя из этих различий, можно выдвинуть гипотетический вопрос:
«Что потеряла Эстония оттого, что она не имела возможности развиваться
в таких же политических и экономических условиях, что и
Финляндия, которая для среднего эстонца была синонимом успешно
развивающегося государства?» На основании приведенных цифр
можно приблизительно оценить экономический ущерб – недополученный
как в прошлом, так и в ближайшем будущем доход, что произошло по причине
полувекового нахождения Эстонии в составе Советского Союза. Для
сравнения выбрана Финляндия, так как по своему довоенному уровню
развития обе страны были примерно равны и имели сходные условия как природного, так и общественного развития, а также обусловленные национальной
культурой сходные приоритетные ценности. Количественным
мерилом, таким образом, становится стоимость недополученного валового
национального либо валового внутреннего продукта.
Поскольку по Эстонии необходимые статистические данные отсутствуют,
то при расчетах приходится прибегать к различным упрощениям
и допущениям. Так, автор настоящего обзора в одной из работ времен
осуществления проекта хозрасчетной Эстонии (IME),56 рассматривающей
1969–1987 гг., условно приравнял уровень развития Эстонии и Финляндии
в 1968 г. (то есть в отношении обеих стран в качестве отправной
точки использовано логичное предположение, что ВНП на душу населения
и в Финляндии и в Эстонии составил в 1968 г. в текущих ценах
1720 долларов) и упрощенно допустил, что ВНП Эстонии на душу населения
в период с 1969 по 1987 г. равномерно возрастал. При этом ВНП
Эстонии на душу населения оценивался в 1987 г. в 3700 рублей, а для
его перевода в доллары применялись различные курсы. Наиболее достоверный
вариант приравнивал Эстонию по ВНП на душу населения к Венгрии
(2240 долларов). В таком случае расчетный валютный курс в 1987 г.
составил бы 1 = 1,65 рубля, причем валютные курсы промежуточных лет
устанавливались путем интерполяции, исходя из установленного в 1961 г.
официального курса 1 доллар = 0,90 рубля. Поскольку ВНП Финляндии на
душу населения возрос к 1987 г. до 14 370 долларов, то исходя из этих
предпосылок, недополученный Эстонией ВНП в 1969–1987 гг. составил
бы 153(±?) миллиардов долларов, или 73% гипотетически возможного
валового национального продукта, если бы развитие шло в «финских»
условиях. Значение этой цифры показывает и то, что ВНП Эстонии превысил
4 миллиарда долларов лишь в 1996 году. Добавьте к этому ущерб,
связанный с загрязнением окружающей среды, убытки, вызванные неэффективным
использованием природных ресурсов, которые требуют возмещения,
не говоря уже об ущербе, вызванном искаженным представлением
людей о ценностных приоритетах.
Это всего лишь один пример относительно короткого периода времени,
к тому же гипотетический. Пределы его статистической достоверности
поддаются оценке, но пример, как и сама модель, имеет всего лишь
«теоретическое» значение. Вопрос, прежде всего, в том, какие предпосылки
использовались в данной модели в качестве исходных. Выбор
последних неизбежно оказывается произвольным и субъективным.
Если учесть, что по оценкам Eurostat’а ВВП Эстонии на душу населения
составил в 2004 г., с учетом паритета покупательной способности, 50,5%
от среднего для 25 стран Европейского Союза (в текущих ценах, выражающих
международную покупательную способность, и то только наполовину),
то общий ущерб Эстонии от недополученного дохода продолжает
возрастать. По ВВП на душу населения Эстония отстает и от самых
слабо развитых стран Евросоюза, таких как Португалия и Греция (соответственно,
73,4% и 81,2%). Отметим, что в то же время Финляндия превосходит
средний уровень ЕС на 15%.
Если бы ход истории был иным, и Эстония могла бы развиваться в
сходных с Финляндией политических и экономических условиях и, благодаря
этому, предположительно достигла бы сегодняшнего уровня развития
Финляндии (в расчете стоимости ВВП на душу населения), стоимость
ВВП Эстонии в 2004 году в текущих ценах достигла бы 38,6 млрд.
евро. В действительности ВВП Эстонии составил всего лишь шестую
часть возможного, или 9,0 млрд. евро. ВВП Эстонии и Финляндии на душу
населения составил в 2004 г., соответственно, 6705 и 28 443 евро.
Долговременный ущерб, причиненный экономике Эстонии, оценен
также Юло Эннусте в таком же сопоставлении с неповрежденным
или менее поврежденным объектом, то есть с соседними странами с
рыночной экономикой.57
Для характеристики развития народного хозяйства Эстонии после
восстановления независимости, помимо таблицы 12, приведены также
сравнительные оценки The Economist Intelligence Unit Ldt. (1998 г.) валового
внутреннего продукта, учитывающие паритет покупательной способности
на душу населения относительно бывших республик СССР (см.
таблицу 13). Согласно этим данным, среди бывших республик СССР
Эстония была единственной, которой удалось после кризиса перестройки
(ее пик в Эстонии был в 1993 г.) превысить уровень 1989 года.
Сведения о дальнейшем изучении экономического ущерба можно
получить в Музее оккупации.
------------------------------------------------------
1 Laar, Mart, 2000, 869–875.
2 Источники: Monthly Review of the Estonian Institute of Economic Research, 1939–
1940; Эстонский государственный архив, ф. 1831, н. 1, стр. 4523 (сентябрь 1939 –
ноябрь 1940).
3 Koll, G. J. K., 1956; Nurk, 1956 ja 1959; Nou, 1956.
4 Nurk, 1956, 127.
5 История Эстонской ССР. Таллин, 1974, Т. 3, стр. 661.
7 Eesti rahva kannatuste aasta. 1995, 832–834; См. также: Nou, 1956.
8 Народное хозяйство СССР в 1958 году. М., 1959, стр. 627, 631.
9 Veimer, Arnold, 1949, s. 51–52.
10 О газификации Ленинграда. Л., 1945, стр. 37.
11 История Эстонской ССР. Таллин, 1974, Т. 3.
13 О газификации Ленинграда. Л., 1945.
14 Источники: Brandt, 1957, 83; Veimer ja Korrovits, 1952, 83.
15 Кузнецов, 1956, стр. 63.
16 Там же, стр. 63.
17 Источники: «Статистический ежегодник 1994», Таллинн, 1994, стр.49, 75–76
(расчеты автора).
18 «Нарвский рабочий», 25. 04. 1950.
19 См. Vseviov, 2001, Maremae, 2000 и 2003.
20 Народное хозяйство Эстонской ССР. Таллин, 1957, стр. 68.
21 Там же, стр. 32.
22 Источники: Народное хозяйство Эстонской ССР (соответствующие годы); «Статистический
ежегодник 1991», Таллинн, 1991, стр. 60; «Statistisches Jahrbuch fur
das Ausland 1992». 1992, стр. 21, 237–238.
23 Noukogude Eesti saavutusi 20 aasta jooksul. 1960, 41–43.
24 Tonurist, Edgar, 1967, 20–21.
25 Там же, стр. 20.
26 Шустиков, 1955, стр. 14; Брандт, 1956, стр. 34.
27 Misiunas, Romualdas J.; Taagepera, Rein. The Baltic States. Years of Dependence
1940–1980. Berkeley, Los Angeles, 1983, р. 107.
28 Purre, Arnold, 1965, 155.
29 Источники: Народное хозяйство Эстонской ССР за 1958 год. Таллин, 1959, стр.
82–84.
30 Veimer, Arnold, 1958, 92–93.
31 Veimer, Arnold, 1961.
32 Purre, Arnold, 1965, 112.
33 Renter, Raul, 1991, 19.
34 Источники: Народное хозяйство Эстонской ССР (1968–1988).
35 Kukk, Kalev, 1985, 11–13.
36 Источники: Kukk, Kalev, 1985, 12; Народное хозяйство Эстонской ССР (соответствующие
годы).
37 «Статистический ежегодник Эстонии 1990». 1991, стр. 188.
38 Источники: исследования автора (рукопись) в Институте Экономики Эстонской
АН.
39 Источники: Kukk, Kalev, 2001, 166.
40 См., например: Poom, Eduard, 1980.
41 Kriisa, Agu, 1984, 61.
42 Poom, Eduard, 1985, 16.
43 Источники: Баланс народного хозяйства Эстонской ССР (1956–1970). 1975, стр.
33; Народное хозяйство Эстонской ССР (соответствующие годы).
44 Kukk, Kalev, 1987, 44–49.
45 Susi, Arno, 1990, 48.
46 «Статистический ежегодник Эстонии 1990». 1991, стр. 413–418.
47 Новый механизм внеэкономической деятельности и международного сотрудничества.
М.,1988, стр. 103.
48 «Статистический ежегодник Эстонии 1991». 1991, стр. 4, 50.
49 Tamre, Bruno, 1980, 25–26.
50 Федотов, 1988, стр. 132.
51 European and Business, 25.–27. 10. 1991.
52 PlanEcon Report, 1990, 52, 6.
53 World Bank Atlas 1990, 1990, 7.
54 The Economy of the USSR, 1990, 51.
55 Источники: World Bank Atlas (1996–2000).
56 Kukk, Kalev, 1990.
57 Ennuste, Ulo, 1993, 1–4.
58 Источники: The Economist Intelligence Unit Ldt. 1998, 25–27.
Использованная литература
Баланс народного хозяйства Эстонской ССР. Статистический сборник. Таллин,
1975.
Брандт, Эдуард. Значение помощи братских народов эстонским трудящимся в
деле построения социализма. – В кн.: Об истории народного хозяйства Прибалтики.
Таллин, 1956.
Брандт, Эдуард. Создание экономического базиса социализма в Эстонской ССР.
Таллин, 1957.
История Эстонской ССР. Т. 3. Таллинн, 1974.
Народное хозяйство Эстонской ССР. Статистический сборник. Таллин, 1957.
Народное хозяйство Эстонской ССР (1968–1988 гг.) Статистический ежегодник.
Таллин.
Eesti noukogude entsuklopeedia, 2 kd. Tallinn, 1987.
Eesti rahva kannatuste aasta. Koguteos. 1,2. Tallinn, 1943.
Статистический ежегодник 1991. Таллинн, 1991.
Статистический ежегодник 1994. Таллинн, 1994.
Monthly Review of the Estonian Statiste of Economic Research (1939–1940). Tallinn.
Eesti toostus 1989. Statistika kogumik. Tallinn, 1990.
Ennuste, Ulo. An out/ine for estimating long-term economic damage by means of analogy.
– Proc. Estonian Academy of Sciences. Humanities and Social Sciences. N 1.
Tallinn, 1993.
ERA, f. 1831, n. 1,5.4523.
Estonia and Finland – A Retrospective Socioeconomic Comparison. Helsinki, 1993.
European and Business, 25–27. 10. 1991.
Федотов, А. Буржуазные модели развития Советской Прибалтики. – Вопросы
экономики, 3. Москва, 1988.
Kriisa, Agu. Okupeeritud Eesti – nii nagu taon. Stockholm, 1984.
Kukk, Kalev. Ekspordiprobleeme Eesti NSV masina-ja metallitoostuses. Tallinn, 1985.
Кукк, Калев. Межреспубликанские экономические связи Эстонской ССР: Тенденции
развития и современное положение. Таллин, 1987.
Kukk, Kalev. Saamatajaanud miljardid. – Eesti Ekspress, 23. февраля 1990. Kukk,
Kalev. Muutustest Eesti geookonoomilises asendis 20. sajandil (empiiriline kasitlus
valismajandussidemete geograafilise jaotumuse alusel). – Eesti Geograafia Seltsi
aastaraamat, 33. Tallinn, 2001.
Кузнецов Д. Т. Место и роль сланцевой промышленности в Экономике Эстонской
ССР. – В кн.: Об истории народного хозяйства Прибалтики. Таллин, 1956.
Koll, G. J. K. Eesti panganduse ja rahanduse likvideerimine. – Eesti riik ja rahvas II
maailmasojas, III. Stockholm, 1956.
Laar, Mart. Eesti ja kommunism. – Kommunismi must raamat. Kuriteod, terror, repressioonid.
Tallinn, 2000.
Maremae, Ello-Ragne. Sillamae uraanitehase asutamine ja tooaastatel 1946–1952 –
Akadeemia, 2000, 12.
Maremae, Ello-Ragne. Uranium Production Research at Sillamae, Estonia, in 1946–
1989. – Historical Survey of Nuclear Non-Proliferation in Estonia, 1946–1995. Tallinn,
2003.
Misiunas, Romualdas J.; Taagepera, Rein. The Baltic States. Years of Dependence
1940–1980. Berkeley, Los Angeles, 1983.
Народное хозяйство Эстонской ССР за 1958 год. ЦСУ СССР, Статистическое
управление Эстонской ССР (рукопись). Таллин, 1959. Народное хозяйство в ...
году (соответствующие годы). Статистический ежегодник. Москва.
Нарвский рабочий, 25. 04. 1950.
Новый механизм внеэкономической деятельности и международного сотрудничества.
Москва, 1988.
Nurk, Harald. Eesti majandus punasel aastal. – Eesti riik ja rahvas II maailmasojas, III
Stockholm, 1956.
Nurk, Harald. Eesti majandus saksa okupatsiooniajal. – Eesti riik ja rahvas II maailmasojas,
VIII Stockholm, 1959.
Nou, J. Hoop Eesti pollumajandusele. – Eesti riik ja rahvas II maailmasojas, III Stockholm,
1956.
Noukogude Eesti saavutusi 20 aasta jooksul. Статистический сборник. Tallinn, 1960.
О газификации Ленинграда, 1945. Материалы IX сессии Ленинградского городского
совета депутатов трудящихся. 18–19 июля 1945 г. Л., 1945.
PlanEcon Report, 1990, No. 52. Washington.
Poom, Eduard. Nationaleinkommen und Besteuerung in Sowjet-Estland. – Annales
Societates Litterarum Estoniae in Svecia, VIII. 1977–1979. Stockholm, 1980.
Poom, Eduard. Kommentaare Kremli koloniaalinfole. – Periskoop, 1985, 1–3 (10–12).
Stockholm.
Purre, Arnold. Eesti saatuseaastad 1945–1960, 111. Stockholm, 1965.
Renter, Raul. Tingliku isetegutsemise aastad Eesti toostuses sotsialismitingimustes.
– EMI Teataja, 1991, 1.
Sinilind, Sirje. Moningatest rahvuspoliitika aspektidest. Visand noukogude rahvuspoliitika
kriitikaks Eestis 1940–1983. Stockholm, 1983.
Statistisches Jahrbuch fur das Ausland 1992. Wiesbaden, 1992.
Суси, Арно. Во что нам обошлась оккупация? – Радуга, 1990, 10. Шустиков, Н. И.
Эстонская ССР. Москва, 1955.
Tamre, Bruno. Noukogude Eesti uleliidulises majandussusteemis. – Taas emakeele
latteil. Valiseestlaste teine kultuuriseminar Tallinnas, Lahemaal ja Tartus juunis 1979.
Tallinn, 1980.
The Economist Intelligence Unit Ldt. London, 1998.
Тhе Economy of the USSR. A study undertaken in response to a request by the Houston
Summit. Summary and recommendations. IMF, IBRD, OECD, EBRD, 1990.
Tonurist, Edgar. Eesti NSV pollumajanduse sotsialistlik rekonstrueerimine. Tallinn, 1967.
Veimer, Arnold. Eesti toostus tousuteel. Tallinn, 1949.
Veimer, Arnold. Eesti NSV sotsialistlik industrialiseerimine. Tallinn, 1958.
Веймер. Арнольд. Комплексное развитие и специализация Эстонского экономического
административного района. Таллин, 1961.
Веймер, А., Корровиц, Ф. Итоги выполнения пятилетнего плана развития промышленности
Эстонской ССР за 1946–1950 годы. Таллин, 1952. (Рукопись в
Институте экономик Эстонской АН)
Vseviov, David. Noukogudeaegne Narva elankikkonna kujunemine 1944–1970.
ORURK, 15. Tartu, 2001.
World Bank Atlas... (1990–2000). Washington, 1990–2000.
World War II and Soviet Occupation in Estonia: – A Damages Report. Tallinn, 1991.
Состав Государственной комиссии по расследованию репрессивной
политики оккупационных сил (ГКРРПОC), действовавшей в
1993–2004 гг. при парламенте Эстонской Республики
Велло Сало (председатель комиссии с 1996 г.)
Юло Эннусте
Кайдо Яансон
Яак Кангиласки
Вирве Каськ
Юри Кивимяэ
Яан Кросс (председатель комиссии в 1993–1996 гг.)
Кальо Кяги
Яан Лаас
Андо Лепс
Херберт Линдмяэ
Уно Лыхмус
Хейно Ноор
Эгон Оя
Ааду Олль (член комиссии в 1993–2003 гг.)
Эраст Пармасто
Юхан Пеэгель
Лео Покк
Теэт Раясалу
Энн Сарв
Энн Тарвель
Роберт Тассо
Рейн Тейнберг (член комиссии в 1993–1995 гг.)
Ханс Вольдемар Трасс
Пеэтер Тульвисте
Ханнес Вальтер
Анна-Мирьям Кабер (секретарь комиссии)
Пеэп Варью (исполнительный председатель комиссии)
.
