Сражение под Цесисом - Карстен Брюггеманн

.
<<<<    Назад, на сайт

http://mahtrasass.livejournal.com/64758.html#cutid1
Карстен Брюггеманн: Праздник победы: сражение под Цесисом как кульминация эстонской национальной истории
перевод с эстонского (который, в свою очередь, перевод с немецкого)
2004 

На полях у Цесиса и на берегах Гауи, где еще наши предки вступали в судьбоносные схватки с рыцарями и их подручными, мы окончательно разбили своего исторического врага.[1]

И без первого праздника Победы первая половина 1934 года пестрела изобилием национальных знаменательных дат. Если вступление в силу новой конституции 24 января отмечалось еще умеренно, то февральские круглые даты у обоих великих деятелей Освободительной войны – Йохана Лайдонера и Константина Пятса (50 и 60 лет, соответственно) – вызвали у прессы настоящую бурю воодушевления. Причем для обоих в театральном зале «Эстонии» были устроены государственные церемонии. Акт в честь Лайдонера "стал патриотической манифестацией" (Päevaleht, 14.02.34), а празднования 23 февраля в честь Пятса даже оставили в тени пришедшуюся на следующий день годовщину республики. Все это имело место еще до появления культа личности авторитарно правящего президента; было как бы пропагандистским вступлением к событиям 12 марта (государственному перевороту – mahtrasass). 

Июнь 1934 г. начался с сине-черно-белой оргии, празднованием 50-летнего юбилея эстонского флага в Тарту и Отепя. Неудивительно, что празднования стали «великой национальной манифестацией» (Päevaleht, 05.06.34). Еще меньше удивляет, что, также как и накануне переворота 13 марта, и в этот раз самыми важными действующими лицами были Пятс и Лайдонер. Календарь праздничных дней приветствовал их возможностями продемонстрировать свою проэстонскость. Постоянное подчеркивание нацинальной настроенности проявляется и в использовании в своих целях в целом аполитичных мероприятий.Как и провозгласила печать еще в конце января, первые «Эстонские игры» 15-17 июня под эгидой государственного старейшины стали «первым подобным национальным мероприятием в Эстонии» (здесь и в дальнейшем цитаты согласно оригиналу). Из спортивных дисциплин были представлены не только легкая атлетика, теннис или футбол, но и эстонский национальный спорт гимнастика и любимые народные танцы. В культурную программу входила массовая игра по сценарию известного Хенрика Виснапуу, которая по мнению Päevaleht стала свидетельством того, как эстонцы становятся «из года в год все больше и больше нацией с историей», поскольку поэту удалось показать, что «мы были здесь на берегах Балтийского моря когда-то влиятельной силой» (17.06.34). Неделей позже праздник Победы напомнил, что эстонцы когда-то потеряли свободу и только в июне 1919 года стали опять хозяевами у себя дома.
 
В этой статье я сделаю сначала обзор об учреждении праздника Победы в январе-феврале 1934, чтобы затем остановиться на самих событиях июня 1919, причем меня интересуют не столько военные детали цесиского сражения, сколько томление по мифу в тылу. В заключение я попытаюсь определить место Освободительной войны в формируемой и форсируемой государством в конце 30-ых годов исторической памяти. 

Учреждение Праздника победы

Как это часто случается в истории, при установлении даты 23 июня государственным праздником речь шла только о погоде. Когда в январе и феврале 1934 г. депутаты парламента обсуждали изменения в законе 1922 года о праздниках и выходных днях, никто не оспаривал исторического значения этой даты: «Это ведь никто и не отрицает,»  подчеркивал социалист Аугуст Сирро. Но в первую очередь ему было важно «добавить в летний период еще один праздник (...), чтобы дать возможность горожанам и, в первую очередь, фабричным рабочим подышать свежим воздухом». И так считал не только один Сирро. Даже для Яана Соотса, бывшего в Освободительной войне начальником штаба при Йохане Лайдонере, и представлявшего в 1934 г. интересы хуторян, первоочередным в этих дебатах был сезон, на который выпадет новый праздник: «Сев в это время уже позади,» разъяснял он коллегам-депутатам. Поэтому и хуторянин может позволить себе такой свободный день. Если принять во внимание, какая роль отводилась празднику Победы до 1939 г. в самоутверждении режима Пятса, то трудно не удивляться подобным дебатам. Обсуждения  о формах празднования нового праздника по существу не было в всех трех чтениях закона, хотя учреждение праздника Победы имело государственное значение хотя бы потому, что темой Освободительной войны была охвачена внепарламентская оппозиция в лице вапсов. Вместо этого обсуждение крутилось вокруг вопросов о том, меняет ли день Реформации бедную на праздники вторую половину года в лучшую сторону и не стоит ли вернуть прежнее название праздникам Пятидесятницы, носящим с 1922 года имялютеранской Троицы и должны ли эти праздники длиться все-таки два или три дня. Против последнего предложения были обе сельские партии, поскольку крестьянину еще нужно было в это время трудиться. К тому же все равно эти дни так и так проходят в «безделье и пьянстве», как высказался Карл Тамм из партии «Объединения селян». В конце концов ясно высказался Соотс: «Этот праздник [23.06. - K.B.] компенсирует третий день Троицы» – что должно было устроить и электорат социалистов. Вдобавок 22 июня было объявлен наполовину свободным днем; таким образом представители и рабочих и крестьян были примирены теми возможностями отдыха, которые открывались у их избирателей в новый праздник в преддверии и до того бывшего праздничным Иванова дня.[2] А если бы Лайдонер победил немецкое ополчение неделей раньше? К счастью, он подгадал со временем своей победы!

Но оставим иронию. Спустся несколько дней после провозглашения нового закона вГосударственном Вестнике Лайдонер вместе с Константином Пятсом были готовы к государственному перевороту. Новая власть позаботилась в будущем о том, чтобы 23 июня не было бы ни в коем случае днем «безделья и пьянства», а стало бы днем, в который в душевном порыве объединяются история, настоящее и будущее. 

Миф о сотворении имеет для каждого молодого государства бесценную  значимость и победоносная война за независимость является идеальным источником, из которого можно черпать для мифа всевозможные элементы. Государственно направляемая память о победе и понесенным за нее жертвам особенно способствует легитимирующему для системы значению, если лидеры страны сами являлись активными участниками войны. Поэтому преимущества были у тех эстонских политиков, которые в кризисе 1934 г. могли рассчитывать на поддержку генерала Лайдонера – а и так уже популярные вапсы были бы во главе с Лайдонером и вообще почти непобедимы. С другой стороны, коалиция Лайдонера и Пятса была символически более мощным вариантом: создатель государства и защитник государства стоят бок о бок рядом как олицетворение маленькой и отважной эстонской независимости. В связи с праздником Победы комбинация двух героев Освободительной войны скрывает в себе еще одно ироническое обстоятельство: в июне 1919 г. Пятс был четко против конфронтации с ландесвером у Цесиса.

Историческая основа Праздника победы

Военное противостояние эстонской армии и остзейского ополчения (балтийского ландесвера) в июне 1919 г. не было просто очередным сражением на Южном фронте Освободительной войны – здесь ведь речь шла о войне против «кровного врага». Большевистская Красная армия была исторически новым противником, которого в крайнем случае презирали[3]; антирусские предрассудки эстонцев прежде всего отражались на отношении к Северному корпусу русских белых. Тем не менее, этому антибольшевистскому соединению отводилась важная роль в стратегии Лайдонера вести «активную оборонительную войну» –  для уменьшения нагрузки на эстонскую армию на Восточном фронте. Согласно стратегии Лайдонера, тяжесть войны на чужой территории должна была лечь на объединенные русские, ижорские и латышские подразделения. В действительности русские белые Северного корпуса, равно как и выросшей из него в июле 1919 г. Северо-Западной армии генерала Николая Юденича, были кем угодно, только не воодушевленными сторонниками эстонской независимости. В любом случае эстонскому военному командованию было очень важно, чтобы крайне непопулярная война на российской территории против Красной армии была оставлена на заботу русским белым. И  высокомерие белого командования, и их самоуправство на российской территории, и русские офицеры, которые распевали «Боже, царя храни» в таллинском Старом городе, с каждой неделей усиливали в эстонской общественности противостояние подобным «союзникам».
 
Остзейское ополчение – ландесвер – олицетворяло собой немецкое дворянство, которое правило эстонцами, начиная с XIII века; поэтому к нему относились как к «историческому врагу». После первоначального озлобленного страха против всемогущего противника, который нашел отражение в письмах солдат того времени, победа вызвала эйфорическое воодушевление, которое привело к ощущению, что вот теперь-то Освободительная война  выиграна. Ведь разве не был побежден заклятый враг эстонской свободы?

И Лайдонер использовал для мотивации солдат популярную картину о 700-летнем рабстве под балтийскими баронами. Командирам своих дивизий он указывал 18 июня: «...не забывайте, что ландесвер – это балтийские бароны, наши кровные враги, против которых мы должны обороняться всеми нашими силами» [4] Если в отношении Восточного фронта говорилось в основном о прагматичной защите границ, то из противостояния на Южном фронте сделали вопрос о существовании эстонского народа. Насколько реальной была эта задним числом преувеличиваемая угроза новой колонизации немцами Эстонии,  в известной степени сомнительно.[5] В то же время возможная опасность разожгла в войсках необычайную волю к сопротивлению, о которой еще за полгода до того, в декабре 1918 года, и подумать было невозможно. В то время Красная армия стояла практически под Таллином и только успешное контрнаступление эстонцев (или, скорее, слабость Красной армии, сокращенной для захвата Риги) сохранило жизнь элитному проекту по имени «Эстония». Только выборы в Учредительное Собрание в апреле 1919 года можно оценить как политическое согласие народа с этим проектом; эмоциональные компоненты добавились же только вместе с победой под Цесисом. Благодаря успеху в борьбе с ландесвером национальная идеология политической элиты наконец получила доминирующую поддержку среди большинства народа. Война против Советской России никогда не смогла вызвать подобного эмоциального воодушевления.

Победе под Цесисом предшествовало время сомнений, которое частично объясняет и последовавшую эйфорию. Обычно предельно обстоятельный в своих выражениях Лайдонер в упомянутом выше воззвании затронул эстонскую историю и не избежал сравнений с мифической «древней освободительной войной», что, видимо, свидетельствует о некоторой нервозности в эстонском лагере. Начиная с т.н. лиепайского путча 16 апреля, когда поддержанный генералом фон дер Гольцем ландесвер низложил правительство Улманиса,  страна полнилась страхом перед общим немецко-русским наступлением. Програвший на недавних выборах в Учредительное Собрание Пятс видел свою страну островом в большевистском море, а один британский дипломат оценил страхи в Эстонии такими большими, что считал возможным, что народ в панике перед немецким путчем может договориться с большевиками. Лайдонер считал, что балтийские немцы попытаются осуществить государственный переворот, также полагал и британский консул в Таллине Виван Босанке (Bosanquet). Даже политически неискушенное руководство русского Северного корпуса, среди которых были остзейцы, в целях профилактики дистанцировалось от лиепайских событий. Но когда в начале июня эстонцы перехватили под Нарвой два немецких самолета, прямо перед тем, как те добрались до Северного корпуса, казалось, что антиэстонский союз между русскими белыми и ландесвером вот-вот сложится..[6] 

Оглядываясь назад, мало что свидетельствует о существовании обширного антиэстонского заговора. Но тем не менее, сложившаяся конфронтация с ландесвером на территории Латвии сильно уменьшила лояльность действовавшего в рядах эстонской армии остзейского батальона (сами себя называли «Балтийский полк» Balti rügement, в эстонской армии все же использовалось название «Балтийский батальон» Balti pataljon, что более соответствовало численности подразделения – mahtrasass). Правительство взвешивало возможность арестовать маленькое подразделение, но Лайдонер решил подчинить его находящемуся уже на российской территории Северному корпусу. Таким образом он хотел, во-первых, удержать подразделение от сражений на юге и, во-вторых, защитить его от антинемецких настороений в самой Эстонии: на Восточном фроне был важен каждый направленный на большевиков штык, пусть даже в руках ярых врагов эстонской независимости. В любом случае, спустя несколько дней после того, как ландесвер взял Ригу 22 мая, эстонцам удалось захватить Псков. Этим была устранена опасность прямого объединения Северного корпуса и ландесвера. 

И все же Лайдонер должен был хотя бы чисто по внешнеполитическим причинам любой ценой избегать ситуаций, от которых складывалось бы ощущение, что Эстония хочет захватить чужие территории. Поэтому он передал Псков полковнику Булак-Балаховичу, который хотя формально и подчинялся Северному корпусу, но был настолько дружественно настроен к Эстонии, что в Таллине надеялись, что он сможет создать между Россией и Эстонией какое-нибудь буферное государство ("Псковскую республику"). В конце концов, 19 июня Лайдонер сложил с себя должность главнокомандующего Северным корпусом. Если на Восточном фронте теперь предстояло выработать договоренности «как между двумя соседями», то на Южном фронте эстонская армия стояла глубоко на латышской территории. Поддерживающее в качестве неотъемлимой составной части стратегии «активной оборонительной войны» Лайдонера маленькое латышское подразделение под командованием полковника Земитанса не было способно в одиночку вести войну на территории Латвии, защищая эстонскую границу. Борьба с ландесвером стала теперь действительно заботой Эстонии.

Позиция Лайдонера была во время войны, после его выступления перед Учредительным Собранием 30 мая, когда он объявил, что территория Эстонии освобождена [7], защищена от любых нападок; после победы над ландесвером он стал святым и неприкосновенным. Общественность считала войну теперь оконченной и авторитет того, кто выковал победу под Цесисом, был нужен для удержания армии, продолжавшей борьбу на Восточном фронте. Принявший на себя подобно Deus ex machinaдолжность главнокомандующего в декабре 1918, Лайдонер не скромничал с укреплением своих позиций. Многократно угрожая уйти в поста в январе и феврале, он заставил Земский советподчиниться его воле. Когда в апреле, наконец, собралось Учредительное Собрание, главнокомандующий все же последовал демократическим правилам игры и предложил законодательной власти свою отставку, которая, естественно, не была принята. То, что реальное право решать – мир или война – перешло в руки военного командования, ясно в любом случае. В этом смысле из эстонского главнокомандующего получился политический генерал, который, однако – в отличие от фон дер Гольца и русских белых генералов – считал себя обязанным создать основанное на демократии гражданское общество. 

И все же: решение о войне против ландесвера Лайдонер принял единолично и информировал правительство только тогда, когда боевые действия в начале июня уже начались. Только задним числом правительство и Лайдонер дали одобрить это решение Учредительному Собранию, которое 17 июня продолжило свою вторую сессию патриотическими дебатами.[8] Когда премьер-министр Отто Страндман зачитал сообщение Лайдонера о военных действиях на Южном фронте, Учредительное Собрание подавляющим большинством одобрило деятельность военного руководства и правительства. С особым воодушевлением было принято заявление фракции социалистов-революционеров о том, что в этом вопросе они едины с другими партиями,  и Ханс Круус поклялся в духе Лембиту: "До тех пор, пока на нашей земле найдется хоть один мальчик с колено ростом, мы не сдадимся!"[9] То есть, миф о сражении под Цесисом родился для эстонской истории уже тогда, когда  результат был еще недостаточно ясен.

От этого демонстративно патриотического единодушия вместе с немецкими депутатами дистанцировалась фракция «Крестьянского союза» бывшего премьер-министра Пятса. Пятс напомнил своим коллегам о жертвах, которые приносит война и счел справедливым, что каждая страна защищает свои границы; а также заявил, что Эстония не должна таскать за латышей каштаны из огня. За это Пятса назвали пронемецки настроенным пораженцем, а его речь прерывали выкриками «Эстонский Ниедра!»[10]. Даже больше: Пятс одновременно не доверял и военной стратегии Лайдонера. С такими взглядами он оказался в политической изоляции. 

Прежде, чем мы доберемся до праздника Победы, заметим, что Пятс был в принципиальной оппозиции к правительству и в отношении дальнейшего хода войны, а также по агарарному закону и по поводу начала мирных переговоров с Москвой. При этом он всегда вставал на позиции, которые опирались на ортодоксальные взгляды победителей в мировой войне: защита частной собственности, никаких контактов с большевиками. Казалось, что он и не замечает, что у Эстонии есть теперь своя политическая игровая площадка.

Позже, в своем послании по поводу первого праздника Победы в июне 1934 года, Пятс совсем небескорыстно подчеркивал успешную оборону страны в январе-феврале 1919 года: только в это время он сам, будучи премьер-министром и военным министром, вершил вместе с Лайдонером судьбу Эстонии. Но через два месяца после путча более важным для него было нечто другое: провести параллель между июнем 1919 года – «быть или не быть» – и мартом 1934 года: "Сейчас, задним числом, похоже очень многим стало ясно, на краю какой пропасти наш народ находился в этой междусобной борьбе. (...) То, что мы всё это благополучно преодолели и наша страна и народ могут вновь мирно и уверенно ступить на путь развития, это тоже победа, и очень большая победа»[11] Для убедительности подобной параллели (и убедительности самого Пятса) было очень важно, чтобы он мог рассчитывать на поддержку Лайдонера.

·    [1] I Võidupüha mälestus. Jaanikuu 1934. Tallinn, 1934, lk 3. 
·    [2] Riigikogu V koosseis. Täielikud protokollid ja stenograafilised aruanded. III ja IV istungjärk. Tallinn, 1933-34, lk 1380-1382, 1398-1403, 1405-1407. Vt ka Riigi Teataja, nr 18 (03.03.1934), nr 122, lk 314. 
·    [3] E. L a a m a n, Võidu vaim. Rmt-s: Koguteos Võidupüha. Toim. A. Truuvere, E. Salurand, A. Taioste. Tallinn, 1936, lk 16. 
·    [4] Vabadusmonument I. Vabadussõja Mälestamise Komitee sõjaajalooline album. Toim. O. Kurvits, Tallinn, 1933, lk 141-42, 129. 
·    [5] A. H i n n o m, Põlise vaenlase vastu. Soomusrongide diviisi heitlusi Landeswehriga. Tallinn, 1933; Võnnu lahingust ja selle tähtsusest. Rmt-s: II Võidupüha 23. juunil 1935. Kava, põhimõtteid, materjale. Tallinn, 1935, lk 12-16. 
·    [6] Vt K. B r ü g g e m a n n, Die Gründung Estlands und das Ende des "Einen und unteilbaren Rußland". Die Petrograder Front des Russischen Bürgerkriegs 1918-1920. Wiesbaden 2002, lk 193, 256-260. Ingliskeelset kokkuvõtet vt: K. B r ü g g e m a n n, Defending National Sovereignty Against Two Russias: Estonia in the Russian Civil War, 1918-1920. , 34 (2003), lk 22-51. 
·    [7] Asutav Kogu: I istungjärk. Tallinn, 1919, vrg 793. 
·    [8] Asutava Kogu II istungjärk. Tallinn, 1920, vrg 1-26. 
·    [9] E. L a a m a n, Eesti iseseisvuse sünd. Stockholm, 1964, lk 573. 
·    [10] Имеется в виду руководитель марионеточного правительства Латвии Андриевс Ниедра.
·    [11] K. P ä t s, Eesti riik, II. Koost. T. Karjahärm, H. Runnel. Tartu, 2001, lk 412-414


О символике Праздника победы

Праздник Победы славил государственную независимость Эстонии, поэтому 23 июня стал памятной датой, политико-символическое значение которой стало близким к 24 февраля. То, что была выбрана победа над ландесвером, над «балтийскими баронами», было связано в первую очередь с охватившим страну в 1919 г. упоением победой. Это был один из немногих моментов, когда идеал молчаливого времени --  «национальная цельность» --  явил себя на мгновение. Сыграли ли здесь свою роль перехваченные в сиюминутном политическом противостоянии у вапсов антинемецкие настроения, трудно сказать; хотя в прессе можно было прочесть о том, что страна за последние 15 лет пала так низко, что «среди народа могли выделиться отдельные предатели, которые готовы за несколько серебренников продать свой народ и народную свободу наследникам ландесвера и бесчинствующим силам немецкого фашизма" (Rahva Sõna, цитата по Postimees, 22.06.34). Но мимо одного внутриполитического фактора в то время пройти было невозможно: учреждением праздника Победы аппелировали к объединяющему влиянию эстонских национальных чувств, в которые выплеснулся в июне 1919 г., долго копившийся антинемецкий и социальный антагонизм. В Эстонии, пережившей мировой экономический кризис и находящейся в условиях политического противостояния от праздника Победы ожидалось подобное же объединяющее действие.


Postimees (21.06.1934) справедливо заметил по поводу всей Освободительной войны: "Этой великой победы наш народ достиг не за день, не за неделю или за месяц. Нам пришлось вести героическую борьбу более 13 месяцев. И если мы хотим отдать дань памяти самой героической эпохе нашего народа, то мы должны сконцентрироваться для этого на одном моменте, одном дне, в который была одержана самая крупная и самая красивая победа над врагом». Если взять за критерий «красоту победы», то у действительно решающих сражений Освободительной войны, оборонительных боев с многочисленными жертвами под Нарвой в декабре 1919 г., нет никаких перспектив. Противник там так и не был разбит, как разбили ландесвер. И 2 февраля, день подписания тартуского мирного договора, который окончательно завершил войну, не был связан с победными эмоциями, а больше все-таки с общим чувством облегчения. К тому же, если задуматься о дебатах февраля 1934 года, то из этого зимнего дня никогда бы не получилось правильного национального праздника. Только в качестве всенародного праздника у государственного праздника Победы был шанс разбить монополию вапсов на интерпретацию мемориальной политики. Потому что вапсы несомненно первыми заняли площадку для исторических интерпретаций и мистификаций и активно влияли на общественное мнение. 14 декабря Пятс провозгласил «Закон об использовании названия Освободительной войны»[12], по которому было запрещено использовать в политических целях понятия "Освободительная война", "Крест свободы" и "Памятник Освободительной войны". Их политически корректное использование должен был в дальнейшем определять министр внутренних дел. Так законом было четко определено, кто теперь диктует, как вспоминать Освободительную войну. Историческая политика стала теперь государственным делом. Поэтому государство и назначило смысл праздника Победы. Теперь этот праздник мог стать точкой кристаллизации идеологии режима, а сражение под Цесисом – его идеальным олицетворением.[13]

Пятс четко сказал в своем обращении от 23 июня 1936 г., что объединяющее значение этого дня для него особенно важно: "Борьба за независимость была для Эстонии крупнейшим актом национального единства. 23 июня, в праздник Победы, мы отмечаем объединение эстонского народа в нацию, восстановление единой воли, моральное переформирование эстонского народа, которые берут свое начало в Освободительной войне» [14] В обосновании значимости праздника не обойтись без присущего эпохе кровавого пафоса: «Прежние страницы нашей независимости и истории написаны кровью сынов родины, которые отдали за нее свое самое дорогое – жизнь». Для Х. Шильтинга праздник Победы был не только памятью о общей пролитой эстонцами крови, но и клятвой всего народа на будущее: «Пусть праздник Победы станет тем праздником для нашего народа и страны, в который мы даем оценку высоким победам своей свободы и обещаем свою волю, заботу и любовь применить к созидательному труду для родины, чтобы завоеванная свобода не пропала» (Päevaleht, 22.06.34). Генерал Александер Тыниссон, командующий Восточным фронтом в Освободительной войне, был еще более недвусмысленнен, когда сказал в своем приветствии в Тарту 23 июня 1934: «Напоминание о великих сражениях необходимо, чтобы растить подрастающее поколение в героическом духе. Для этих нужд создан теперь особый праздник – праздник Победы. Пусть этот праздник крепит веру в наше славное будущее» (Postimees, 24.06.34). Воспитательная сторона четко стала с этого времени  составной частью праздника Победы, здесь обменивались рукопожатием прошлое и будущее.

23 июня был днем, в который отмечалось легендарное единство народа в 1919 году. В качестве идеала современности это единство обрело мифологическую функцию. Причиной к победе под Цесисом якобы стало единодушие эстонцев, разъяснял главный редактор Päevaleht Харальд Таммер 22 июня 1934 г.: "Единодушие, общая мобилизация усилий всего способного бороться поколения нации были тем самым, что принесло нам победу под Цесисом. В качестве беспримерной и поучительной демонстрации эффективности единодушия сражение под Цесисом должно остаться в памяти и нас и будуших поколений.» На вопрос, зачем вспоминать о героях прошлого, руководитель государственного управления пропаганды Хуго Кукке отвечал: "Для того, чтобы в нас продолжали жить былые подвиги народа. Чтобы мы чувствовали, что мы дети общей судьбы. Чтобы знали, что мы сильный, жизнеутверждающий и жизнеспособный народ, который своими силами и в своем единстве преодолел великие трудности»."[15] Клятва в единодушии народа достигла своей эмоциональной вершины 23 июня вечером, когда традиционные огни ивановой ночи разом стали «огнями победы», вокруг которых собрались и стар, и млад. Это церемония позволила постановщику Лео Кальмету помечтать о том, что это "проявление душевного брожения» может «сформироваться в новую национальную традицию эпохи  независимости», где «у народа есть возможность сопереживать общим чувствам, объединяющим массы и проявлять себя через самодеятельность. Исконное зажигание костров в Иванову ночь и только что родившаяся церемония зажжения огней победы по всем условиям как бы созданы для того, чтобы слиться в одну большую, красивую национальную традицию с широким смыслом»"[16].

Массовая культура в духе Нюрнберга и Москвы была, очевидно, примером и для Эстонии. Из года в год только усиливалась национальная окраска праздника Победы. Поднятие флага было обязательным, а ношение национальной одежды -- предельно желательным.  Это был одновременно день, в который народ должен был дать обещание, что "мы освободимся от того, что чуждо эстонской душе, и возвеличим то, что является нашим – настоящим эстонским»".[17] В конце концов праздник Победы 1939 года был объявлен «очередным штурмовым днем проведения и стимулирования всех текущих общенациональных мероприятий и акций». Особенно акцентровалось «приобретение национальных флагов, эстонизация иностранных имен и топонимов, установка флагштоков, облагораживание и украшение домов, выявление древних эстонских городищ и мест исторических сражений, приобретение и ношение народных костюмов, распространение народных танцев и хорового пения» и т.д. Инсценировка со стороны режима предусматривала, чтобы народ оказывал почести цесискому мифу с праздничным ритуалом. Причем, естественно,  «показательным и толковым образом»: употребления алкоголя следовало избегать.[18]  Праздник Победы не мог ни в коем случае превратиться в день «безделья и пьянства».

Уже в 1934 г. было безошибочно ясно – сражение под Цесисом равнялось исполнению исторического обязательства эстонского народа: «Семь веков спустя, которые разделяют обе борьбы за свободы, эстонцы снова смогут обрести необходимые силы, чтобы справиться с обширной освободительной войной, которая охватила теперь уже всю Эстонию» (А. Эрс., Postimees, 22.06.34). Манихейскаякартина мира Гарлиба Меркеля и Карла Роберта Якобсона была реализована, Эстония достигла достойного конца своей исторической миссии.[19] Во второй половине 1930-х годов в расстановке акцентов было сделано маленькое, но четкое изменение: историческая финальная точка теперь ставилась не на самой по себе государственной самостоятельности, а на конституции 1938 года; то есть на самом первом президенте Эстонии. Пятс был теперь «первый гражданин и первый Президент нашей страны». То, что «популярнейший государственный муж и народный вождь» десять лет руководил страной, свидетельствало о «народном единодушном признании своему вождю, чья мудрость государственного мужа и глубокая любовь к своей родине и народу перенесли нашу страну из различных трудностей к нынешним спокойным и счастливым временам». Поэтому 23 июня поздравлял «весь народ своего любимого вождя» лично и желал ему «еще долгих лет и удачи в руководстве нашей государственной жизнью».[20]  Президент больше не был избранным представителем народа, а олицетворением государства – и он лично был также гарантом счастливого народного будущего. На фоне такой риторики Пятсу больше не нужно было смущаться сравнений с батюшкой Сталиным. И по меньшей мере на уровне символов 23 июня из дня победы под Цесисом стало личной победой Пятса. Пятс в роли победителя сражения под Цесисом? Так далеко мифологизация вождя все-таки не заходила, эта слава досталась Лайдонеру, второму человеку в стране. Лайдонера называли «великим воином, великим националистом, великим эстонцем» и международно признанным «талантливым политиком». В связи с 23 июня пропаганда нашла ему титул, который подытожил как его личную роль, так и роль сражения под Цесисом в эстонской истории: "Йохан Лайдонер, который завершил борьбу Лембиту!".[21] Так в иконографии молчаливого времени Пятс и Лайдонер стали вершителями эстонской истории: Лайдонер убил (немецкого) дракона и Пятс благословил народ. Мифическое единодушие во время битвы под Цесисом стилизировалось как проявление национальной цельности, а само сражение описывалось как национальный апофеоз.

Заключение

Харальд Таммер предупреждал в Päevaleht (01.06.34) в связи с созданием государственного управления пропаганды, что позитивную пропаганду делать гораздо сложнее, чем негативную. Не стоит забывать, "что и у эстонского народа есть свои традиции и одна из этих традиций состоит в вообщем-то довольно скромном, почти недоверчивом отношении к каждому действию правительства. (...) Государственная пропаганда должна провоцировать в народе оптимизм – но небезосновательный – и веру в возможность лучшей и более достойной жизни». У Таммера точно не было мысли перенаправить источник оптимизма на личность президента. Из праздника Победы все же получилось общенациональное торжество, когда страна славила и себя и свой народ, а для режима это было далеко не таким уж скромным пропагандистским мероприятием. Это доказывают хотя бы неоднократно цитируемые здесь «сборники» за 1936-1938 годы, которые превозносили жизнь в Эстонии со всех сторон и нахваливали государственные проекты типа кампаний по эстонизации фамилий или украшению домов.

Подобные благоустройству домов украшения предстояло ввести и в эстонскую историю. В конце 1930-х годов национальный эсхатологический нарратив был заполнен героической борьбой эстонцев за свою свободу и переломной точкой этой борьбы стало сражение под Цесисом. Типологическим мотивом стало обращение к героическому духу предков – былых властителей Балтики, которые покорились немецким рыцарям. Что не удалось в XIII веке – поскольку ведь отсутствовало национальное единодушие – удалось 700 лет спустя, когда Пятс и Лайдонер объединили народ и повели в бой. Впервые озвученный еще в 1919 году, а теперь по-полной равернувшийся миф о чуде под Цесисом был в этом смысле типичной «историей победителей» и представлял собой основу для «мастерских рассказов» об эстонской истории.[22]

Но и проигравшие пишут историю – теми же самими средствами. В остзейской интерпретации роль праздника Победы играет «чудо на Двине», захват Риги 22 мая 1919 года. В этот день ветераны Ландесвера и Балтийского батальона собирались на ежегодные памятные мероприятия. Сила символа победы вызывала соучастие и помогала позже, в эмиграции, хранить остзейские идеалы. Это было поминовение жертв, поскольку «чудо на Двине» сотворили приговоренные к смерти. Здесь нет речи о созидательном мифе, подобному эстонскому празднику Победы. Миф балтийских немцев отмечает в первую очередь их коллективную жертву. [23]

Только спустя значительное время после 1939/40 противоположные мифы сблизились друг с другом далеко от родины, в эмиграции. Их общим знаменателем был антибольшевизм времен холодной войны; идеология, которая по тогдашней интерпретации связала обе стороны еще в 1919 г. До полного слияния мифов все же не дошло: если «чудо на Двине» сохранило при перестановке акцентов свое антибольшевистское значение, то победу под Цесисом было невозможно толковать в том же ключе. Свежие исследования о том, как хранили национальные традиции в эстонской эмиграции, были бы очень интересны. И все еще ждет ответа вопрос о том, почему даже там не был сложен миф о Нарве (об оборонительных сражениях, которые в отличие от 1944 года, были победными в 1919 г.). То, что Цесис – в отличие от Нарвы – находится на территории Латвии, конечно, косвенно указывает на скрытое дополнительное значение, которое Эстония получила от победы над ландесвером: Эстония выступила как спасительница Латвии, а, может быть, даже Литвы и Польши от немецкой угрозы. Если бы союзники не вмешались, эстонские солдаты с радостью бы победно промаршировали по Риге, хотя это, бесспорно, сильно осложнило бы отношения между соседями. Сегодня же из праздника Победы получился несомненно «день безделья и пьянства». Значение памяти об Освободительной войне на фоне воспоминаний о советской оккупации померкло. На место чуда под Цесисом неизбежно был должен придти новый миф, видимо, им становится миф о лесных братьях, который также отмечает коллективную жертву. В историко-политическом смысле мало что произошло в контексте 1918-1920 годов; разве что по местной русской инициативе наконец созданы памятники русским жертвам Освободительной войны, подобно тем, которые уже есть у Балтийского батальона. (Восстановление и строительство памятников в предыдущее десятилетие все же проходило в первую очередь в духе сопротивления советской оккупации).

Может быть, эстонским историкам настало теперь время представить общую трактовку Освободительной войны, которая отвечала бы научным критериям. Эмоциональные раны войны однозначно зажили, кино возбудило новый интерес."У свободы есть своя цена" – пафосно звучит в рекламе фильма Эльмо Нюганена "Имена в граните". Естественно есть своя цена и у разрушения мифов.


·    [12] , nr 105 (17.12.1934), nr 828, lk 1803-1805.
·    [13] Об идеологии пятсовского режима см. T. K a r ja h ä r m, V. S i r k, Vaim ja võim. Eesti haritlaskond 1917-1940. Tallinn, 2001, lk 284-308; A. P a j u r, Die "Legitimierung" der Diktatur des Präsidenten Päts und die öffentliche Meinung in Estland. Rmt-s: Autoritäre Regime in Ostmittel- und Südosteuropa 1919-1944. Hrsg. v. Erwin Oberländer. Paderborn, 2001, lk 162-213.
·    [14] Koguteos Võidupüha. Tallinn, 1936, lk 2.
·    [15] H. K u k k e, Võidupüha mõttest. Rmt-s: Võidupüha pidustused Tallinnas 1937. Tallinn, 1937, lk 9.
·    [16] L. K a l m e t, Võidupüha sisustamisest. Rmt-s: Võidupüha pidustused..., lk 22-23.
·    [17] Koguteos Võidupüha. Tallinn, 1936, lk 2.
·    [18] Juhend kuuenda Võidupüha pühitsemiseks Tartumaal. Tartu, 1939, lk 3-4.
·    [19] E. L a a m a n, Võidu vaim, lk 16.
·    [20] Koguteos Võidupüha. Toim. A. Taioste. Tallinn, 1938, lk 3.
·    [21] Там же, lk 5.
·    [22] Лео Кальмет писал, например: "Наши предки были повелителями Балтики и гордыми властителями..." - L. K a l m e t, Võidupüha sisustamisest, lk 22. См. также: Võidupüha ja eestlaste minevikust kaasajani. Книга: Võidupüha pidustused..., lk 23-26.
·    [23] K. B r ü g g e m a n n, Legenden aus dem Landeswehrkrieg: Vom "Wunder an der Düna" oder Als die Esten Riga befreiten. , nr 52 (2002), lk 576-591. 














.