<<<< Обратно в раздел
Все упомянутые случаи достаточно хорошо и убедительно освещены в
советской печати. Советский Союз никогда не проявлял и не проявляет никаких
захватнических целей, не в пример некоторым другим странам, поэтому намеки
Буллерда о территориальных стремлениях Советского Союза ничего не имеют
общего с политикой Советского Союза.
Из АВПРФ, ф. 059, on. I, n. 326, д. 2239, л. 159-161. ("Документы
внешней политики...", т. 23, кн. 2., ч. 1, с. 221.)
Из телеграммы народного комиссара иностранных дел СССР В.М.Молотова
полномочному представителю СССР в Великобритании И.М.Майскому от 21 декабря:
Между Уманским и Уэллесом произошло 12 бесед. Кроме того, Уманский имел
беседы с Хэллом, Моргентау и другими. Одновременно произошли также встречи
Штейнгардта с Вышинским и Лозовским. Результат этих длительных разговоров
следующий:
2. Никакого соглашения не достигнуто:
а) об имущественных претензиях американцев на территориях Западной
Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии, Латвии, Литвы и Эстонии;
б) о латвийском, литовском и эстонском золоте, находящемся в банках
США;
в) о латвийском и эстонских пароходах, находящихся в портах США;
г) о латвийских, литовских и эстонских посольствах и консульствах на
территории США;
д) о выезде из СССР советских гражданок и граждан, ставших женами и
мужьями американских граждан.
ИзАВПРФ,ф^оп.2,^ ("Документы внешней я^шп^й,,.",
Из беседы народного комиссара иностранных дел СССР В.М.Молотова с
послом США в СССР Л.А.Штейнгардтом от 26 декабря:
Тов. Молотов, вызвав Штейнгардта, спросил посла, не имеет ли тот
какой-либо информации о состоянии вопросов, связанных с прибалтами и
находящихся в стадии разрешения между правительствами СССР и США.
На вопрос Штейнгардта, имеет ли в виду т. Молотов вопрос о секвестре
золота и о кораблях, т. Молотов заявил, что вообще его интересует, нет ли
нового в отношениях Соединенных Штатов к вопросам, связанным с вхождением
прибалтийских республик в состав СССР. Тов. Молотов заявил, что его, в
первую очередь, интересует состояние переговоров, связанных с пароходами,
принадлежавшими гражданам Литвы, Латвии и Эстонии и находящимися в настоящий
момент в американских портах. По имеющимся сведениям, этот вопрос не получил
разрешения. Имеются, например, такие факты, как перемена названия пароходов,
перемена флагов, увод пароходов в южноамериканские страны, с которыми у СССР
нет дипломатических отношений. Все эти действия предпринимаются самовольно
бывшими посланниками и представителями прежних правительств прибалтийских
государств, причем все это происходит при покровительстве американских
властей.
Не касаясь других вопросов, связанных с вхождением прибалтийских
республик в состав Советского Союза, заявил далее т. Молотов, не может ли
Штейнгардт информировать советское правительство о возможности улучшить
положение вещей хотя бы в этом одном конкретном вопросе? Можно ли ожидать
каких-либо практических шагов в разрешении этого вопроса? Будут ли
продолжаться подобные действия и впредь или можно надеяться на более
благоприятные перспективы в разрешении вопроса о судах?
Тов. Молотов заявил, что подобные действия не могут не вызвать протеста
со стороны советского правительства, и он, т. Молотов, интересуется, будут
ли подобные действия продолжаться впредь или можно ожидать каких-либо
изменений?
251
Воспоминания, мнения и свидетельства очевидцев
Из: "Минувшее. Исторический альманах", Т. 7, Москва, Открытое общество
Феникс, 1992, с. 148-149.
Памятные заметки об оккупации Эстонской республики О.Тийф*
30 августа 1939 г. Советским Союзом были сосредоточены на границе с
Эстонией в районе Нарвы и Ямбурга ("Кингисеппа") 10-я дивизия, 16-я дивизия,
24-я моторизованная дивизия, 110-й артполк, в районе Ирборски (Изборска) и
Пскова 56-я дивизия, 30-я дивизия, 161-я дивизия, 2-я и 20-я танковые
бригады, 96-й и 133-й артполки, на аэродромах вблизи границ Эстонии - 10-я,
55-я и 78-я авиационные бригады и 15-й, 35-й и 80-й авиационные полки, всего
160000 человек, 700 орудий, 600 танков, 650 боевых самолетов. У нас было в
то время под ружьем 14 000 человек, мы имели 100 орудий, 30 танков и 60
устаревших самолетов.
Из: A.Rei "The Drama of the Baltic Peoples" ("Драма бакинских
народов"), Stockholm, Kirjastus Vaba Eesti, 1970, р. 255-267. (пер. с англ.)
Угроза советской агрессии, всегда нависавшая над Балтийскими
государствами, теперь неожиданно вышла на первый план.
Подходящий повод советскому правительству приступить к выполнению давно
разработанных планов предоставило непредвиденное происшествие.
17 сентября 1939 года, как раз в день неожиданного вероломного
нападения Советского Союза на Польшу, польская подводная лодка Огге1 зашла в
Таллиннскую гавань, ссылаясь на проблемы с мотором, которые вынудили ее
сделать остановку в нейтральном порту. Судну было разрешено остаться в
гавани при условии, что оно не покинет ее до тех пор, пока эстонские власти
не решат его судьбу. Чтобы обеспечить соблюдение этого условия, на борту был
поставлен вооруженный караул. Однако экипажу удалось починить мотор и,
опасаясь, как бы Эстония не интернировала лодку, он принял решение бежать.
Ночью было совершено внезапное нападение на часовых, которых поместили под
замок, после чего подводная лодка ускользнула под покровом темноты. Тридцать
шесть часов спустя неподалеку от шведского острова Готланд двое эстонских
часовых были освобождены и отправлены назад в весельной лодке.
До меня еще не дошло никакой информации об этом происшествии, когда во
вторник, 19 сентября, утром я узнал о нем из "Правды". Согласно сообщению
советского телеграфного агентства ТАСС, опубликованному в то утро в прессе,
польские подводные лодки, так же как и подводные лодки других держав,
скрывались в гаванях Балтийских государств по тайному соглашению с
некоторыми лицами в правительственных кругах. 18 сентября польская подводная
лодка, которая якобы была интернирована в Таллиннской гавани, сбежала в
неизвестном направлении. Согласно ТАСС, было основание предполагать, что
побег совершен с попустительства эстонских властей.
Едва я успел прочитать сообщение ТАСС, как мне позвонили из Кремля и
сообщили, что г-н Молотов желает немедленно меня видеть. Не имея ни
информации, ни инструкций от своего
О.Тийф - депутат Государственной думы Эстонии в 1932-1938 гг.,
заместитель премьер-министра Эстонской республики в сентябре 1944 г. - Прим.
сост.
252
правительства, все, что я мог - это хладнокровно настроиться на
предстоящую беседу, которая обещала быть какой угодно, только не приятной.
Г-н Молотов начал довольно угрожающе, заявив, что польская подводная
лодка совершила побег либо с попустительства эстонских властей, либо при
поддержке некоторых должностных лиц, "традиционно симпатизирующих полякам и
Польше" и действовавших по собственной инициативе. Советскому Красному флоту
придется ознакомиться с тем, что происходит в водах у побережья Эстонии. Я
ответил, что, поскольку у меня еще нет никакой информации и инструкций по
этому вопросу и мне известна только версия, переданная в сообщении ТАСС, я
не в состоянии решать, можно ли обвинить эстонские власти в нарушении
каких-либо действующих соглашений между Эстонией и Советским Союзом или
положений международного законодательства. Я пообещал вернуться к вопросу
после того, как получу инструкции от своего правительства.
За несколько дней до этого в Москву для переговоров о торговом
соглашении на будущий год прибыл представитель министерства иностранных дел
Эстонии. Это была обычная процедура - в Советском Союзе из-за
государственной монополии во внешней торговле переговоры о таких соглашениях
должны были проводиться ежегодно. На этот раз в высшей степени желательным
было существенно увеличить как импорт из Советского Союза, так и экспорт
туда. Учитывая, что торговля обеих стран была сильно затруднена войной на
Западе, то, по-видимому, было в общих интересах, и поначалу казалось, что
вероятность достичь благоприятного для обеих сторон соглашения довольно
высока. В Народном комиссариате внешней торговли, где я должен был
представить заместителю народного комиссара Степанову представителя
министерства иностранных дел Эстонии, нас принял сам народный комиссар
Анастас Микоян, который весьма доброжелательно заверил нас в искреннем
стремлении советского правительства значительно расширить торговлю с
Эстонией. Однако, принимая во внимание, насколько внешнеторговая политика
Советского Союза руководствовалась политическими мотивами, казалось
несомненным, что после инцидента с подводной лодкой Orzel в позиции
советского правительства наметится резкая перемена к худшему. Поэтому я был
по-настоящему озадачен, услышав, что даже во второй половине того самого
дня, когда состоялся мой неприятный разговор о польской подводной лодке с
г-ном Молотовым, никакой перемены в позиции советских представителей на
переговорах в Комиссариате внешней торговли замечено не было. Вопреки моим
ожиданиям, в течение последующих двух дней казалось, что благожелательное
отношение советских представителей не только не убывало, а даже заметно
росло. Это было настолько необычно, что я начал беспокоиться, так как
подозревал, что за этим кроется какая-то неприятность.
В четверг, 21 сентября, было достигнуто соглашение по всем вопросам.
Экспорт из Эстонии в Советский Союз и импорт оттуда должны были возрасти
примерно на 350% по сравнению с предыдущим годом. Среди товаров, включенных
в список импорта и экспорта, были такие, которые трудно было импортировать
откуда бы то ни было или же экспортировать куда бы то ни было еще.
Соглашение казалось исключительно благоприятным, хотя, конечно, было вполне
естественно, что две страны, внешняя торговля которых осложнена войной,
пытаются облегчить временные общие трудности, увеличив объем торговли друг с
другом. Подлинные копии соглашения были подготовлены и проверены в пятницу,
22 сентября, утром, было назначено время, когда я подпишу их от имени
Эстонии в Комиссариате иностранных дел. Совершенно неожиданно мне позвонили
по телефону из министерства иностранных дел Эстонии и сообщили, что
соглашение будет подписывать лично министр иностранных дел К.Сельтер,
который получил приглашение с этой целью приехать в Москву и принял его. В
этом сообщении я увидел подтверждение своих худших опасений: оно сразу же
напомнило мне о том, что случилось с президентом Чехословакии после того,
как шесть месяцев тому назад он был приглашен Гитлером в Берлин. Я не мог
понять, почему министр иностранных дел не смог найти благовидный предлог,
чтобы отклонить приглашение. Поскольку визит был уже намечен, думать о его
отмене не приходилось. <...>
' К сожалению, как я узнал впоследствии, г-н Сельтер сам спровоцировал
приглашение, намекнув советскому посланнику, что он не прочь поехать в
Москву и лично подписать неожиданно выгодное соглашение. Назначенный
министром иностранных дел в мае 1938 года, прежде никогда даже не
занимавшийся политикой, он не имел опыта в этой области, и его мнение в
вопросах внешней политики
253
Г-н Сельтер прибыл в Москву 24 сентября после обеда. Его принимали с
обычными почестями: железнодорожный вокзал был украшен национальными флагами
двух стран, военный оркестр исполнял национальные гимны. Г-же Сельтер
вручили роскошный букет замечательных роз.
Вскоре после прибытия г-н Сельтеру сообщили, что г-н Молотов примет его
в 9 часов вечера.
Но приказу господина Сельтера, сразу же после того, как эстонские
представители отправились обратно на родину, я составил отчет о состоявшейся
в тот вечер беседе, а также о переговорах, которые последовали три дня
спустя и привели к заключению 28 сентября так называемого Пакта о
взаимопомощи. Я записал существенные детали переговоров со всей скрупулезной
точностью, на которую был способен, и, в то же время, как можно более сжато.
Этот документ, подписанный мною 1 октября, содержит (опуская менее важные
детали) следующее:
"Едва упомянув о торговом соглашении, г-н Молотов сразу затронул
вопрос, ради которого г-н Сельтер был приглашен в Москву. То, что он сказал,
полностью противоречило заявлению, сделанному Литвиновым 4 апреля 1934 года
представителям трех Балтийских государств. "Советское государство никогда не
требовало пересмотра существующих договоров и никогда не собирается
требовать этого", - заявил по этому поводу Литвинов. Теперь же г-н Молотов
начал разговор такими словами: "Нынешняя обстановка на Балтийском море
представляет угрозу для безопасности Советского Союза, как это особенно
наглядно продемонстрировало бегство польской подводной лодки из Таллиннской
гавани. Необходимо изменить status quo балтийского региона таким образом,
чтобы Советскому Балтийскому флоту не приходилось чувствовать себя запертым
в уязвимой позиции в узком конце Финского залива. Советский Союз превратился
в мощную державу с высокоразвитой промышленностью, обладающую крупной
военной силой. Status quo, установленный 20 лет назад, когда Советский Союз
был ослаблен гражданской войной, не может долее рассматриваться как
соответствующий нынешней ситуации и нормальный. Правительство Советского
Союза больше не может терпеть это опасное положение и твердо решило изменить
его".
Нельзя было не удивиться тому, как единственная польская подводная
лодка могла представлять столь серьезную угрозу для безопасности такого
могущественного государства, каким стал, по собственному заявлению г-на
Молотова, Советский Союз. Не останавливаясь на этом вопросе, г-н Молотов
продолжал:
"Советскому Союзу необходимы базы для авиации и флота на Балтийском
море, которые позволили бы ему организовать действенную защиту Ленинграда и
прилегающего к нему региона. I la территории Эстонии можно найти подходящие
места для таких баз, и Эстония должна уступить их Советскому Союзу".
Расставляя все точки над "i", г-н Молотов прибавил:
"Если эстонское правительство не сумеет признать необходимости этих
изменений. Советский Союз будет вынужден провести их другим путем, применяя
более радикальные меры, которые могут оказаться неизбежными. Однако
советское правительство желает урегулировать вопрос путем переговоров, и я
прошу эстонское правительство не вынуждать Советский Союз избрать упомянутый
мною иной образ действий, к которому советское правительство прибегать не
хочет и который, без сомнения, был бы еще менее желателен для самой
Эстонии".
В ходе беседы, особенно вначале, г-н Молотов то и дело упоминал о
бегстве польской подводной лодки из Таллиннской гавани, утверждал, что,
по-видимому, эстонское
оставляло желать лучшего. Несомненно, не его рук делом было то, что во
время пребывания его на посту министра иностранных дел в отдельных кругах,
немногочисленных, но не лишенных влияния, начали расти антибританские и
прогерманские настроения, по поводу которых 11 июля 1939 года В.Х.Гальенн,
британский консул в Таллинне, выразил ему свое возмущение. Однако упреки,
адресованные ему господином Гальенном, были справедливы постольку, поскольку
не было предпринято необходимых мер, чтобы обуздать эти круги, и в этом-то
следует винить министра иностранных дел. Очевидно, он уже в то время
симпатизировал гитлеровской Германии. Конечно, симптоматично, что почти до
последнего дня войны он неизменно сохранял веру в окончательную победу
Гитлера. На ту же мысль наводит и его любимое ежедневное чтение, печально
известный орган нацистской печати "Volkischcr Beobachtcr". Его балтийские
коллеги в Швейцарии, где он обосновался во время войны, будучи в ноябре 1939
г. назначен эстонским представителем в Лигу наций, так и не смогли
поколебать его убеждение, что Гитлер окажется победителем. - Прим. авт.
254
правительство не является хозяином в собственном доме, и называл
объяснения, предложенные г-ном Сельтером, неудовлетворительными. Время от
времени ему вторил г-н Микоян, который, однако, принимал мало участия в
обсуждении в целом.
Подчеркивая, что вопрос исключительно срочный и не терпит
отлагательства, поскольку в любой день могут произойти события с
непредсказуемыми последствиями, г-н Молотов попросил г-на Сельтера, если ему
это необходимо, посоветоваться с Таллинном и на следующий день, 25 сентября,
в 4 часа пополудни, продолжить обсуждение, на что г-н Сельтер дал свое
согласие.
Однако, вскоре после нашего возвращения в эстонскую дипломатическую
миссию, позвонили по телефону из Кремля и попросили г-на Сельтера вернуться
в Кремль в полночь, так как г-н Молотов хотел бы вручить письменный проект
подлежащего заключению соглашения, который мог бы послужить основой для
обсуждения.
Согласно этому проекту, обе договаривающиеся стороны обязались
предоставлять друг другу всяческую помощь, в том числе и военную, в случае
угрозы нападения или прямого нападения на одну из сторон какой-либо третьей
европейской державы, и Эстония должна была предоставить Советскому Союзу
право иметь базы для военно-морского флота в эстонских гаванях и ряд
аэродромов для авиации на эстонской территории.
Вручая проект г-ну Сельтеру, г-н Молотов объяснил, что он и г-н Микоян
составили его на скорую руку, так как решили, что подобный проект будет
полезной основой для обсуждения и поможет скорее достичь соглашения. Г-н
Молотов заверил нас, что Советский Союз не желает ни навязывать Эстонии
коммунизм и советский строй, ни ограничивать, хотя бы в малейшей степени, ее
независимость и суверенитет. Общественный и политический строй,
правительство, парламент, дипломатические представительства Эстонии и др.
останутся неизменными, так же, как и внутренние дела эстонского государства,
в которые Советский Союз не станет вмешиваться, заявил он. Советский Союз
интересуют главным образом острова Сааремаа и Хийумаа (Эзель и Даго),
поскольку они подходят для военно-морских и военно-воздушных баз. Участки,
необходимые для этих баз, могут быть предоставлены в аренду или концессию. В
ответ на просьбу г-на Сельтера более детально интерпретировать проект, г-н
Молотов сначала упомянул, что гавань Таллинна - подходящее место для
военно-морской базы. Когда г-н Сельтер указал на трудности и неудобства,
которые могут возникнуть из-за размещения иностранной военно-морской базы в
торговом порту столицы другого независимого государства, г-н Молотов
заметил, что не обязательно, чтобы в аренду была предоставлена именно
Таллиннская гавань, просьба состоит в том, чтобы Балтийский флот Советского
Союза мог, если понадобится, немедленно использовать определенные эстонские
гавани в качестве военно-морских баз.
Подчеркивая, что дело исключительно срочное и не терпит отлагательства,
г-н Молотов высказал предположение, что г-н Сельтер мог бы связаться с
Таллинном по телефону и телеграфу, чтобы подписать договор не теряя времени.
Однако после твердого заявления г-на Сельтера о том, что вопрос ни в коем
случае не может быть решен без его устного отчета президенту республики и
правительству и что по возвращении домой он сделает все от него зависящее,
чтобы правительство дало определенный ответ без промедления, г-н Молотов
согласился на возвращение г-на Сельтера в Таллинн".
В последовавшие два дня на трагическом совещании в Таллинне президент
республики, правительство и специальные комиссии парламента по национальной
обороне и по иностранным делам вынуждены были после основательного
обсуждения прийти к печальному выводу, что попытка оказать вооруженное
сопротивление Советскому Союзу в случае, если он использует для навязывания
своих требований военную силу, была бы и безнадежной, и бессмысленной. Хотя
казалось несомненным, что вслед за Эстонией Кремль предъявит те же
требования и угрозы Латвии, Литве и Финляндии, эти четыре государства едва
ли объединились бы в альянс, чтобы оказать согласованное сопротивление
угрожавшей им всем агрессии. <...>
Что касается способности эстонской армии противостоять нападению
Красной Армии, не приходилось спорить, что даже если бы был обеспечен
бесперебойный приток оружия и боеприпасов из производящих их стран, для
Красной Армии при ее огромном превосходстве в численности и вооружении было
бы вопросом нескольких недель, если не дней, сломить сопротивление эстонской
армии. Прежде всего и главным образом именно проблема снабжения
255
полностью исключала возможность длительного сопротивления. Принимая во
внимание огромные размеры, в которых современные сражения требуют оружия и
боеприпасов, приходилось считаться с непреложным фактом, что имеющиеся
запасы были бы исчерпаны за пару недель. После этого ружьям и пулеметам
пришлось бы умолкнуть, ведь ни в Эстонии, ни в соседних небольших
государствах не было сколь-нибудь значительного промышленного производства
боеприпасов, не было и возможности достать оружие и боеприпасы за границей.
Все страны, снабжавшие Балтийские государства оружием в мирное время, сами
лихорадочно вооружались, так как или уже воевали, или же видели в этом
единственную возможность не оказаться вовлеченными в войну. Даже морское
сообщение было практически перерезано. Ко всему этому следует прибавить, что
партия современных истребителей, заказанная в Англии и подготовленная к
отправке летом 1939 г., в последний момент была реквизирована британскими
властями, которые сами остро нуждались в этих самолетах. В результате,
эстонская армия была бы вынуждена сражаться без прикрытия истребителей, так
как эстонская авиация, неудовлетворительная ни по численности, ни по
качеству, была бы за несколько дней сметена советской.
В таких обстоятельствах единственными результатами сопротивления
оказались бы истребление элиты нации, т.е. самых бесстрашных и стойких ее
представителей, и массовая депортация остального населения, развеявшая бы
его по всей Сибири и другим глухим углам России. Это было бы равносильно
добровольному самоубийству нации. Какие бы горькие страдания и жестокие
испытания не ожидали эстонский народ, если бы он уступил угрозам советского
правительства, было все же основание надеяться, что пока сохраняется его
физическое существование, сохраняется возможность того, что настанут лучшие
времена и принесут возрождение национальной свободы. Народу же, который
подвергнется уничтожению, будущее не сулит ничего. Надлежало следовать
высшей заповеди - сохранить физическое существование нации. Другими словами,
альтернативу национального самоубийства необходимо было исключить.
Поэтому не было иного выхода, как только уступить неумолимой судьбе и
подчиниться требованиям советского правительства.
Решено было направить в Москву делегацию для ведения переговоров с
советским правительством. Перед делегацией была поставлена единственная
достижимая задача - сделать все возможное, чтобы спасти национальную
свободу, насколько в человеческих силах сделать это в таких обстоятельствах.
В делегацию, возглавлявшуюся министром иностранных дел К.Сельтером, входили
спикер палаты депутатов профессор Ю.Улуотс и бывший министр иностранных дел
профессор А.Пийп.
Делегация вылетела в Москву из Риги в среду, 27 сентября. Стоит
заметить, что когда самолет приземлился в советском аэропорту Великие Луки,
на летном поле виднелся большой самолет с эмблемой Третьего Рейха,
свастикой. Вскоре он взлетел. Как выяснилось, это был второй визит в Москву
фон Риббентропа.
Делегация прибыла в Москву около 6 часов вечера. Вскоре после этого к 9
часам делегацию вызвали в Кремль.
Мой отчет дает следующее описание переговоров 27 и 28 сентября.
"Молотов, с которым и на этот раз был г-н Микоян, открыл переговоры,
заявив, что за это время произошел новый неприятный инцидент: советский
пароход "Металлист" был торпедирован в районе Нарвской бухты неизвестной
подводной лодкой".
Здесь я должен прибавить, что ни у кого из эстонских делегатов не было
ни малейшего сомнения в том, что вся история с торпедированием "Металлиста"
была чистейшим вымыслом. Хотя г-н Молотов не упомянул польскую подводную
лодку Orzel, он, несомненно, намекал на нее. Однако было совершенно
очевидно, что единственной разумной целью, которую мог преследовать командир
этой подводной лодки, было как можно скорее выбраться из Балтийского моря и,
следовательно, взять курс на запад, что доказывалось и освобождением 20
сентября эстонских часовых в районе шведского острова Готланд. Было бы
совершенно необъяснимо, если бы командир подводной лодки возле Готланда
повернул обратно на восток, прямо по направлению к Нарвской бухте в
восточной части Финского залива, и там
256
торпедировал советское торговое судно." Г-н Молотов и г-н Микоян, так
же, как и сам Сталин, едва ли могли не обратить внимания на то, что никто из
эстонских делегатов не поверил ни единому слову из истории с торпедированием
"Металлиста", так как впоследствии они об этом больше не упоминали. Более
того, советское торговое судно "Металлист" позднее видели в эстонских
гаванях.
Г-н Молотов тут же обнаружил и цель, с которой было сфабриковано
"торпедирование" "Металлиста". Он продолжил:
"Это новое обстоятельство вынуждает советское правительство дополнить
предложение, врученное 24 сентября, новым требованием". Согласно врученному
им новому проекту, Советский Союз претендовал на право разместить на
эстонской территории до 35 000 человек армии и авиации для защиты баз флота
и авиации, а также для защиты внутренней безопасности. После обсуждения, в
ходе которого эстонская делегация выдвинула ряд аргументов против такого
предложения, г-н Молотов предложил попросить г-на Сталина принять участие в
переговорах. Сталин прибыл примерно в 9.15 вечера, взял на себя руководство
переговорами и фактически решил все возникшие вопросы. Он заявил, что
присутствие в Эстонии войск Советского Союза необходимо, чтобы дать
эффективный отпор попыткам вовлечь Советский Союз и Эстонию в войну, но
согласился, наконец, сократить до 25 000 человек численность войск, которые
должны были быть размещены в Эстонии. Он также согласился ввести статью,
согласно которой Советский Союз имел право держать свои вооруженные силы на
территории Эстонии только во время продолжавшейся войны.
В последующем обсуждении, которое дважды прерывалось, поскольку гг.
Молотов и Сталин одновременно вели переговоры также с г-ном фон
Риббентропом, речь шла в основном о том, какая из эстонских гаваней должна
быть передана Советскому Союзу. Сталин в самом начале заявил, что после
консультаций с военными экспертами установлено, что порт Палдиски" не
пригоден к использованию в ближайшем будущем. Конечно, сказал он, можно
построить военно-морскую базу в Палдиски, но это потребует времени, то же
относится и к бухтам на островах Сааремаа и Хийумаа. Поэтому советскому
военно-морскому флоту совершенно необходимо иметь право пользоваться
Таллиннским портом, так как он пригоден к использованию в его нынешнем
состоянии. После достаточно долгого обсуждения, кажется, был достигнут
компромисс, согласно которому необходимо было как можно скорее построить в
Палдиски и на островах Сааремаа и Хийумаа постоянные базы, однако временно,
до сооружения базы в Палдиски, в течение не более 2 лет после подписания
пакта, суда советского военно-морского флота должны иметь право заходить в
Таллиннский порт за провизией, топливом и в целях укрытия. Это условие было
внесено в конфиденциальный протокол, подписанный одновременно с пактом как
приложение к нему.
~ В то же самое время, чтобы подтвердить выдумку о торпедировании
"Металлиста", был разыгран неуклюжий фарс, о чем свидетельствует заявление
эстонского майора А.Кергма, которое он сделал Комиссии по коммунистической
агрессии, созданной в 1953 г. Палатой представителей США, и которое
опубликовано в третьем отчете Комиссии. Майор Кергма, служивший в сентябре
1939 года начальником пограничной охраны Нарвского округа, приводит в своем
заявлении следующие подробности:
"Некоторые пограничники во время патрулирования вдоль побережья на
запад от устья реки Нарвы незадолго до заката (дело происходило в конце
сентября) заметили пароход, направлявшийся с востока на запад и тащивший за
собой что-то, похожее на баржу. Хотя и пароход, и баржу было отчетливо видно
даже без полевого бинокля, они, тем не менее, были настолько далеко от
берега, что название корабля и его происхождение (флаг и т.д.) разобрать
было невозможно. Внезапно с моря вблизи парохода и баржи неясно послышался
взрыв, после которого баржа исчезла, очевидно, затонув. На следующий день
волны поднялись высоко и вынесли на берег напротив того места, где произошел
вышеописанный инцидент, обломки: доски обшивки, дверь, панель от какой-то
небольшой телефонной станции и др. Все это не могло появиться ни из какого
другого источника, кроме баржи, которая затонула накануне вечером, хотя
казалось в высшей степени неправдоподобным, что на такой барже могла быть
телефонная станция. Дверь была не похожа на те, которые обычно используются
на лодках. Очевидно было, что эти предметы помешены на барже с какой-то
особой целью". - Прим. авт.
Небольшой городок Палдиски (Балтийский порт), расположенный в заливе
примерно на 30 миль западнее Таллинна, был упомянут в ходе переговоров
вечером 25 сентября как возможная альтернатива порту Таллинна. - Прим. чет.
257
Переговоры завершились около 11 часов вечера 28 сентября, а пакт,
вместе с конфиденциальным протоколом и торговым соглашением, был подписан за
несколько минут до полуночи.
Пока печатались подлинные копии пакта, были поданы напитки и
бутерброды, прозвучали тосты в честь переговоров. Небезынтересно отметить,
что, когда Молотов спросил Сталина, не следует ли отложить назначенную
встречу "с немцами" с полуночи до половины первого, Сталин довольно
непочтительно ответил: "Нет, пусть им скажут, чтобы пришли в час - они могут
подождать". Когда эстонская делегация покинула кабинет Молотова в час ночи,
г-н фон Риббентроп и его свита ожидали в приемной.
В ходе переговоров и Сталин, и Молотов заверили нас, что у Эстонии
никогда не будет оснований сожалеть о заключении пакта. "Вы увидите, как
твердо мы, большевики, придерживаемся того, под чем подписались. Порука тому
- наше надежное большевистское слово. Наши слова и подписи - совсем не то,
что слова и подписи буржуазных государственных деятелей". Недолго пришлось
ждать эстонскому народу, чтобы увидеть, насколько надежными оказались
большевистские слова и подписи.
Примечание историка:
Из: E.Medijamen. "Saadiku 'sawtm, ЙЖ^нмгУйеепнм./Я sacttkonKad,
I918-194Q" ("Упасть посланника. МинИетерствй ^нNoщмнню^дел ипосалктва^в
Отношения между Эстонией и Советским Союзом формировались во многом
через голову посланника. При заключении договора о базах переговоры
проходили вне традиционных дипломатических каналов. Бывший посланник в
Москве позже критиковал эстонское руководство и непосредственно министра
иностранных дел К.Селътера за приезд в Москву. По его мнению, от приезда в
Москву следовало бы воздержаться, хотя остается непонятным, сделал ли
что-нибудь сам посланник для осуществления такой возможности, поскольку у
самого А. Рея были полномочия для заключения нового эстонско-советского
торгового договора. Как известно, подписывать его в конце концов приехал
К.Сельтер, а в результате его приезда как раз и начались переговоры по
заключению договора о базах.
В отчетах А.Рея в конце 1939 г. ясно просвечивает эта игра в
кошки-мышки, которую Сталин затеял с Балтийскими государствами. Например,
когда И.Лайдонер в декабре 1939 г. нанес визит в Москву, его принимали с
подчеркнутой торжественностью. На организованном в его честь приеме
представитель литовских вооруженных сил поблагодарил Сталина за возвращение
Вильнюса. А.Рей направил в Таллинн дословный отчет об ответе Сталина: "У
больших народов не больше права на жизнь, чем у малых, потому что каждый
народ отличается каким-то своеобразием, ему есть чем обогатить сокровищницу
культуры человечества. Поэтому каждый народ имеет право жить независимой
жизнью, чтобы развивать свою национальную культуру".
На том же приеме Сталин поднял бокал и в честь независимости Финляндии.
Что он подразумевал, произнося этот тост, осталось для дипломатов Балтийских
государств и Финляндии мучительной загадкой. Вряд ли Сталин просто ошибся, в
ходе Зимней войны перепутав Эстонию и Финляндию. Чтобы отметить нормальные и
даже союзнические эстонско-советские отношения, Лайдонер подарил Сталину к
60-летию (18? декабря 1939 г.) собственные фотографии. Хотя Сталин в ответ
обещал подарить свои фотографии, посланнику А. Рею пришлось сильно
постараться, чтобы заполучить их. И это было для Сталина маленькой
возможностью продемонстрировать свое превосходство.
258
Из: H.Laretei. " Saatuse mangukanniks" ("Игрушкой в руках судьбы"),
Tallinn, Abe, 1992, lk. 203-208. (пер. с жт.)
Период военных баз
Во время переговоров по договору о базах быть послом в Швеции оказалось
нелегко. Самым трудным было отсутствие информации не только у меня, но и у
всех эстонских посланников. По причинам, которые до сих пор остались для
меня непонятными, посланникам не предоставляли никакой информации о ходе
переговоров. Это шло вразрез с основными , правилами дипломатической службы.
Эффективная работа посланника предполагает, что он : информирован обо всем,
что происходит в центре - т.е. в министерстве иностранных дел и
правительстве - в области внешней политики, да, по правде говоря, и в
других областях. " Разумеется, он использует эту информацию, согласно
полученным инструкциям или по ^ собственному усмотрению, и несет
ответственность за то, чтобы не причинить вреда своему t государству.
" Слухи о переговорах о базах распространялись, как пожар, и каждый
день ко мне I обращались другие посланники и работники посольств, спрашивая,
что происходит. Не имея | ин4юрмации, я не мог ничего им сказать. Однако в
подобных случаях молчание всегда I пробуждает сомнения, которые не шли на
пользу ни Эстонии, ни вопросу, стоявшему на повестке дня. Я решил поехать в
Таллинн, чтобы получить информацию и, позвонив по телефону, попросил
разрешения на это. Министр иностранных дел находился с делегацией в Москве,
но помощник министра Каазик под свою ответственность разрешил мне приехать.
Тогда я вылетел в Таллинн.
[ В дни, когда в Москве шли переговоры, я постоянно сидел в кабинете
помощника министра, откуда поддерживалась телефонная связь с Москвой. В то
же самое время по соседству, в кабинете министра иностранных дел заседало
правительство, там же находился и генерал Лайдонер. Поэтому у меня была
возможность поговорить также с членами правительства и с генералом
Лайдонером и услышать их мнения о положении дел. Находясь там, я узнал и
такое, что меня ошеломило. Мы с Каазиком были вдвоем в его кабинете, когда
позвонили из Москвы. Каазик снял трубку, и я увидел, как он вдруг побледнел
и сделался очень серьезным. Когда разговор закончился, я спросил Каазика,
что случилось. Каазик объяснил, что министр иностранных дел отдал
распоряжение ходатайствовать о получении для него и его жены виз для поездки
в Германию. Мы с Каазиком были очень удивлены. Ведь нам было известно, что
Москва контролирует каждый телефонный звонок, записывая его на пленку. Мы
попытались представить, как могло повлиять на дальнейший ход переговоров
известие, что эстонский министр иностранных дел собирается по возвращении
бежать из Эстонии, и какое впечатление это произвело бы за границей, если бы
об этом стало известно. Мы пришли к выводу, что отдавать такие распоряжения
по телефону совершенно недопустимо, так как об этом немедленно дадут знать
членам советской делегации.
Это был не единственный ошибочный шаг, предпринятый министром
иностранных дел. Вскоре после моего возвращения в Стокгольм он позвонил мне
из Таллинна и отдал распоряжение открыть на его имя текущий счет в
Энскильда-банке. А деньги он, мол, переведет позже. Уже обсудив с Каазиком,
какое впечатление могло бы произвести намерение министра иностранных дел
покинуть Эстонию, я категорически отказался выполнить распоряжение. Сказал,
что если сегодня открыть подобный счет в здешнем банке, уже завтра всему
дипломатическому корпусу будет известно, что министр иностранных дел Эстонии
готовится к бегству. После этого я сразу же положил трубку.
Наиболее спорный вопрос по поводу заключения договора о базах --
правильно ли было отдавать Советскому Союзу базы без сопротивления. Мнения
здесь расходятся. Одни считают, что вооруженное сопротивление потребовало бы
больших жертв, и по всем расчетам нам бы не удалось сопротивляться долго.
Другие утверждают, что в случае сопротивления правительство республики во
главе с президентом покинуло бы Эстонию и было бы признано за границей как
правительство в изгнании. Не совершена была бы нашим правительством,
по-видимому, и ошибка, которую сделала Польша, послав в Варшаву своего
Миколайчика и создав коалиционное правительство, которое, впрочем,
просуществовало недолго. Если бы правительство уехало, оно могло было бы
использовать и денежные суммы, находившиеся за
259
границей, что заметно облегчило бы нашу борьбу за рубежом. Не возникло
бы и разногласий в зарубежной борьбе, поскольку ею централизованно
руководило бы правительство.
Все эти рассуждения - по большей части мудрствование задним числом,
основанное главным образом на том, что наши потери в случае сопротивления
были бы не больше потерь в результате депортаций. Однако в период
переговоров предвидеть депортации было невозможно.
И все же есть один аргумент, говорящий в пользу сопротивления, с
которым трудно поспорить. Его выдвинул в шведском риксдаге министр
иностранных дел Унден, который вообще-то относился к Эстонии не слишком
доброжелательно: "Сопротивление, конечно, потребовало бы жертв, но оно
сохранило бы здоровье души народа". Нельзя скрывать, что отсутствие
сопротивления вызвало большое разочарование и чувство ожесточения среди
молодежи, выросшей в свободной Эстонии, которую учили, что свободу,
завоеванную в Освободительной войне, в случае необходимости следует защищать
и с оружием в руках.
Несмотря на это, нельзя обвинять президента Пятса и правительство,
решивших избежать кровопролития. Попытки прозондировать почву, предпринятые
вслед за предъявлением требования о базах, показали, что нам неоткуда было
ждать помощи, а наши собственные силы обороны были слишком незначительны,
чтобы оказать сопротивление.
Из: П.Судоплатов. "Спецоперации. Ay&fHKO^uJRpe^lbW ОЛМА^ПРЕСС, 1997, с.
148-155. '
Закордонная разведка НКВД накануне войны
В октябре 1939 года, вместе с Фитиным, начальником разведки, и
Меркуловым, заместителем Берии, я принимал участие в совещании у Молотова в
его кремлевском кабинете. Там находились также начальник оперативного
управления Генштаба генерал-майор Василевский (в 50-х годах министр
обороны), заместитель наркома иностранных дел Потемкин, зампред Госплана
Борисов, начальник штаба ВМФ адмирал Исаков, начальник погранвойск генерал
Масленников и начальник военной разведки, кажется, генерал-майор Панфилов.
На повестке дня стоял один вопрос - защита стратегических интересов в
Прибалтике. Молотов хотел услышать наши соображения. Советские войска уже
находились там в соответствии с договорами, подписанными с правительствами
Литвы, Латвии и Эстонии. Открывая совещание, Молотов заявил:
- Мы имеем соглашение с Германией о том, что Прибалтика рассматривается
как регион наиболее важных интересов Советского Союза. Ясно, однако, -
продолжал Молотов, - что хотя германские власти признают это в принципе, они
никогда не согласятся ни на какие "кардинальные социальные преобразования",
которые изменили бы статус этих государств, их вхождение в состав Советского
Союза. Более того, советское руководство полагает, что наилучший способ
защитить интересы СССР в Прибалтике и создать там надежную границу -это
помочь рабочему движению свергнуть марионеточные режимы.
Из этого заявления стало ясно, каким именно образом мы толковали
соглашения с Гитлером. Однако поздней осенью 1939 года появился новый стимул
для активизации наших политических, экономических, военных и
разведывательных операций в Прибалтике. От наших резидентур в Швеции и
Берлине мы получили проверенную и надежную информацию о том, что немцы
планируют направить высокопоставленные экономические делегации в Ригу и
Таллин для заключения долгосрочных соглашений. Таким образом, Прибалтика
оказалась бы под политическим и экономическим зонтиком Германии. Телеграммы
из Берлина и Швеции были отправлены за двумя подписями - посла и резидента,
что бывало крайне редко и означало:
информация имеет важное политическое значение. Полученные в Москве, они
с визами Молотова и Берии препровождались Фитину и мне по линии НКВД с
приказом Берии немедленно представить по этому вопросу предложения.
Телеграммы такого уровня, за подписью послов и резидентов, обычно
направлялись нескольким членам правительства.
260
Фитин ознакомил с телеграммой Гукасова, начальника по работе с
националистическими и эмигрантскими организациями в районах, примыкающих к
нашим границам. Кстати, именно Гукасов год назад потребовал от партбюро
расследовать мое персональное дело. Сейчас, все еще с подозрением относясь к
моей лояльности и, возможно, все еще держа на меня зло, он не передал мне
указание Берии и самостоятельно подготовил предложения по противостоянию
немецким спецслужбам в Латвии, Литве и Эстонии и в обход меня направил их
Фитину. Его план заключался в том, чтобы использовать лишь агентурную сеть в
трех республиках Прибалтики, состоявшую из русских и еврейских эмигрантов.
Разразился скандал.
Вызвав Фитина и меня и выслушав сообщение Фитина по записке Гукасова,
Берия спросил мое мнение. Я честно ответил, что его у меня нет, я не получал
никаких указаний и не в курсе германских намерений в Риге; в настоящее время
я занимаюсь совершенно другими делами. Берия взорвался от ярости и велел
срочно еще раз принести телеграммы. Тут он увидел, что на них нет моей
подписи, а у нас было обязательное правило визировать любой секретный
документ, проходящий через руки того или иного должностного лица в разведке
и направленный для проработки. Гукасова тут же вызвали на ковер - и Берия
пригрозил снести ему голову за невыполнение его приказа. Гукасов в ответ,
понизив голос, в доверительном тоне (он был уроженец Тбилиси) сказал
буквально следующее. Он действительно не показал мне телеграммы, так как
получил информацию от начальника следственной части Сергиенко о наличии
материалов, в которых говорится о моих подозрительных контактах с врагами
народа -бывшим руководством разведки. Берия резко оборвал Гукасова: надо
бросать идиотскую привычку лезть со своими предложениями и раз и навсегда
зарубить себе на носу, что приказы должны выполняться беспрекословно и
незамедлительно.
- Европа сейчас в огне войны, и задачи разведки в нынешних условиях, -
подчеркнул Берия, - стали совершенно иными. - И тут же процитировал Сталина,
потребовавшего активного включения оперативных сотрудников разведорганов в
политические зондажные операции с использованием любых конфликтов в правящих
кругах иностранных государств.
- Это, - подытожил Берия, - ключ к успеху в свержении нынешних
правительств марионеточных государств, провозгласивших свою так называемую
независимость в 1918 году под защитой немецких штыков. - Из этой тирады мы
сразу поняли, что он имеет в виду государства Прибалтики. - Немцы и раньше и
теперь, - продолжал Берия, - рассматривают их как свои провинции, считая
колониями германской империи. Наша же задача состоит в том, чтобы сыграть на
противоречиях между Англией и Швецией в данном регионе. - При этих словах он
повернулся в мою сторону. - Обдумайте все как следует и немедленно вызовите
в Москву Чичаева. Потом доложите ваши соображения с учетом необходимых
материальных средств. Срок - три дня.
Самоуверенная, дерзкая постановка вопроса отражала то новое мышление,
которое демонстрировали Сталин, Молотов и Берия после подписания пакта,
который явно прибавил им веры в собственные возможности. В регионах, уже
официально вошедших теперь в сферу наших интересов, мы начинали кардинально
новую активную политику, с тем чтобы повлиять на внутренний курс
правительств этих государств. <....>
Судьба прибалтийских государств, которую первоначально определяли в
Кремле и в Берлине, во многом похожа на судьбу восточноевропейских,
предрешенную в свое время в Ялте. Сходство тут разительное: и в том и в
другом случае предварительным соглашением предусматривалось создание
коалиционных правительств, дружественных обеим сторонам. Нам нужна была
буферная зона, отделявшая нас от сфер влияния других мировых держав, и мы
проявляли готовность идти на жесткую конфронтацию в тех районах, где к концу
войны находились войска Красной Армии. Снова повторюсь, задачу построения
коммунизма Кремль видел главным образом в том, чтобы всемерно укреплять мощь
советского государства. Роль мировой державы мы могли играть лишь в том
случае, если государство обладало достаточной военной силой и было в
состоянии подчинить своему влиянию страны, находящиеся у наших границ. Идея
пропаганды сверху коммунистической революции во всем мире была дымовой
завесой идеологического характера, призванной утвердить СССР в роли
сверхдержавы, влияющей на все события в мире. Хотя изначально эта концепция
и была идеологической, она постепенно стала реальным политическим курсом.
Такая возможность открылась перед нашим государством впервые после
подписания Пакта Молотова - Риббентропа. Ведь отныне, как
261
подтверждали секретные протоколы, одна из ведущих держав мира
признавала международные интересы Советского Союза и его естественное
желание расширять свои границы.
Из: H.Laretei. " Saatuse mdngukanniks...",lk. 203-208. (пер" с зет.)
Еще сложнее, чем во время переговоров, стало положение всех эстонских
посланников в период существования баз. Эстония в то время придерживалась во
внешней политике курса лояльного выполнения договора о базах, чтобы не
провоцировать Советский Союз предъявлять новые, более тяжелые требования.
Поэтому за границей эстонские дипломаты старались производить впечатление,
будто Эстония является хозяином в собственном доме. Защищать такую позицию
посланникам было трудно, так как за границей положение в Эстонии расценивали
как оккупационный режим. Особенно очевидным это стало тогда, когда советские
военно-воздушные силы начали бомбить Финляндию с самолетов, взлетавших с
баз, расположенных в Эстонии. Поначалу мы пытались отрицать это, однако,
сообщениям из Финляндии, где бомбардировки с эстонских баз вызвали огромное
негодование, доверяли больше, чем нашим опровержениям. Спрашивали, как
Эстония, если она является хозяином в собственном доме, допускает
бомбардировки братского народа бомбардировщиками, прилетающими из Эстонии.
Бомбардировка Финляндии сразу восстановила общественное мнение Швеции против
Эстонии. Даже наши лучшие друзья больше не верили, когда я пытался объяснить
положение согласно полученным из Эстонии инструкциям, и государственный
антиквар Швеции профессор Курман как-то сурово и резко бросил мне в лицо:
"Что вы несете!"
Это антиэстонское настроение особенно остро проявилось на открытии
сельскохозяйственной конференции в большом зале филармонии, куда были
приглашены и дипломаты. Меня посадили рядом с послом Советского Союза г-жой
Коллонтай, а по обе стороны от нас оставили 3-4 пустых кресла. Тем самым нас
словно бы поместили на позорную скамью перед полным залом народа и
изолировали от общества, сделав из нас "союзников". Это сильно подействовало
и на г-жу Коллонтай, и она со вздохом прошептала мне: "Трудно в такое время
быть послом".
Замалчивание истинного положения дел, разумеется, логически проистекало
из стремления не раздражать Советский Союз, но от этого ноша посла не
становилась легче, а с течением времени все это возымело и негативные
последствия, поскольку соответствовало советской пропаганде, которая
подчеркивала добровольный характер договора о базах и его лояльное
выполнение обеими сторонами. Тем самым у мировой общественности создалось
впечатление, будто бы в разговорах о добровольном присоединении Балтийских
государств есть зерно истины. Хотя иностранные посольства можно было
осторожно информировать о реальной ситуации, зная, что через них информация
не получит огласки, но именно по этой причине она не могла повлиять и на
общественное мнение. Только незаконно объявленные выборы нового
Государственного собрания, превращение Эстонии в социалистическую республику
и ее присоединение к Союзу ССР развязали эстонским посланникам руки для
распространения верной информации. Однако к тому времени ущерб уже был
нанесен.
Вопрос, на что была направлена политика периода баз, обсуждался по
разным поводам. У меня была возможность получить информацию об этом из
первых рук во время моей последней встречи с президентом Пятсом в Таллинне в
апреле 1940 г. Во время этой беседы с глазу на глаз, продолжавшейся два часа
пятнадцать минут, Пяте объяснил, что правительство убеждено в том, что в
сентябре того же года разразится война между Германией и Советским Союзом.
"Осталось всего полгода, и если мы, лояльно выполняя договор, не дадим
повода Советскому Союзу предпринять какие-нибудь более решительные шаги, то
мы спасены", - были слова Пятса, дававшие предельно ясную картину
направления тогдашней политики правительства.
Со своей стороны, я как наблюдатель из-за рубежа высказал опасения, что
дело может принять худший оборот, и предложил направить за границу возможно
больше членов правительства, чтобы они могли образовать предусмотренный
законом кворум и на худой конец действовать как правительство в изгнании, а
также перевести деньги, которые обеспечили бы им возможность действия. Хотя
Пяте не дал на это вразумительного ответа, я
262
понял, что этого нельзя сделать, не привлекая внимания Советского Союза
и не вызывая сомнении. Это означало бы отклонение от однажды взятого
политического курса.
Встретившись позже с министром иностранных дел Пиипом, я попросил его
направить за границу хотя бы одного хорошего специалиста по международному
праву, назвав, между прочим, имя профессора Николая Каазика. Это не было
сделано, очевидно, из тех же соображений, однако позже Каазику
посчастливилось бежать, и он принимал участие в составлении ряда
меморандумов для разъяснения юридического статуса Эстонии и беженцев. Его
преждевременная смерть стала большой потерей в нашей зарубежной борьбе.
Надежда на войну между Германией и Советским Союзом была не
единственной причиной, определявшей политический курс того времени. При
ближайшем рассмотрении встает целый ряд вопросов, на которые, опираясь на
имеющиеся в нашем распоряжении данные, ясный ответ найти невозможно.
Вероятно, большая часть этих вопросов так и останется без ответа, так как
те, кто мог бы дать его, уже отошли в мир иной.
С периодом баз совпало заключение мирного договора с Финляндией. По
данным шведов, большая заслуга в заключении мира принадлежит советскому
послу в Швеции г-же Коллонтай, о которой известно было, что она с самого
начала осудила нападение на Финляндию и со своей стороны сделала все, чтобы
достичь мирного договора. В дипломатических действиях Советского Союза того
времени осталось, однако, совершенно непонятным, почему в процессе мирных
переговоров с Финляндией, несмотря на тесные контакты со шведским
министерством иностранных дел, использовалось также эстонское посольство.
Однажды ко мне пришел пресс-атташе Карл ACT и рассказал, что представитель
ТАСС в Стокгольме позвонил ему и попросил о встрече. ACT сказал, что туда,
прямо в логово, он не пойдет, и что если у них есть какое-то дело. пусть
приходят к нему сами. ACT принял представителя ТАСС у себя дома и сразу
после этого, поздно вечером, пришел ко мне, захватив полную запись беседы.
По его просьбе жена, присутствовавшая во время беседы, тоже делала заметки,
чтобы запись получилась максимально точной.
Из сообщения представителя ТАСС выяснилось, что Советский Союз
согласился бы заключить мир с Финляндией, если бы был уверен, что Швеция
сохранит нейтралитет, и что русские ждут от Швеции соответствующего
заявления. Я сказал об этом непосредственно министру иностранных дел Швеции
Гюнтеру, и через несколько дней в газетах действительно появилось заявление
премьер-министра Ханссона о нейтралитете Швеции. Прочитав его, мы с Астом
пришли к выводу, что оно вряд ли удовлетворит Советский Союз. Представитель
ТАСС действительно попросил Аста о новой встрече и обратил внимание на то,
что заявление очень туманно. Я и об этом сообщил министру иностранных дел, и
вскоре после этого появилось новое заявление, на этот раз от имени короля,
которое, по-видимому, удовлетворило Советский Союз, так как Аста по этому
вопросу больше не беспокоили. Не прошло и четырех-пяти дней со времени
последней встречи Аста с представителем ТАСС, как из Финляндии пришло
известие об отъезде делегации в Москву для мирных переговоров. В какой мере
на ход переговоров повлияло посредничество эстонского посольства, сказать
невозможно, так как вся история производила впечатление весьма непонятной и
загадочной.
Из: K-Pusta. "Saadiku pdevik" ("Дневник посланника"), Tallinn, Olion,
1992, lk. 206-208. (пер. с зет.)
Я уже нанес свои первые визиты на Тоомпеа, когда адъютант президента
позвонил в гостиницу "Бристоль" и сообщил, что президент высказал пожелание
встретиться со мной завтра, 21 марта, в замке Кадриорг.
Пяте выглядел сильно постаревшим и жаловался на боли в спине, которые
не позволяли вставать с кресла. Он хотел сообщить мне, что ввиду серьезности
данной ситуации мы должны забыть старое и объединить все наши усилия для
того, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Он хотел, чтобы я отправился
посланником в Рим, поскольку Италия, по всей видимости, не должна была
участвовать в войне и тем самым становилась важным действующим лицом при
решении дальнейшей судьбы Эстонии. <...>
263
Наш разговор продолжался два часа. Президент сказал, кроме того, что,
поскольку уж я встретился с премьер-министром Улуотсом и министром
иностранных дел Пиипом (которые выходили из кабинета Пятса, когда я входил в
него), он должен заметить, что оба они более оптимистичны, чем он, в
отношении России. Нападение со стороны России, судя по всему, неизбежно, и
тогда положение Эстонии может оказаться еще хуже, чем в 1918 году. Поэтому
он высказал пожелание, чтобы мы, зарубежные представители, опять
организовали зарубежную делегацию, как в 1918 году, и чтобы я поговорил об
этом с Яаном Тыниссоном и убедил его поехать за границу во главе этой
делегации, в первую очередь в Швецию, где его так хорошо знают со времени
правления короля Густава.
На мои вопрос, почему он сам не сделает это предложение Тыниссону, Пяте
ответил, что у Тыниссона могло бы возникнуть подозрение, что от него хотят
избавиться по внутриполитическим причинам. Что же касается полномочий и
кредитования этой делегации, то он обещал позаботиться о том, чтобы все
организовать.
Днем раньше я беседовал с премьер-министром Юри Улуотсом. Его
объяснения звучали так, как будто он пытался убедить самого себя в своем
собственном оптимизме. Он рассказывал о своей поездке с Пиипом в Москву и
особенно о прощальном обеде у Сталина, который их щедро угощал и объяснял,
почему у Советской России нет причин нападать на Эстонию и силой менять
внутренний режим. "Эстония - сельскохозяйственная страна, которая кормит всю
Ленинградскую область. Почему мы должны нарушать эту экономику? Эстонцу
нужно лишь немного частной собственности, чтобы работать. Было бы
бессмысленно менять его образ мышления силой..."
Так рассуждал Сталин, после чего Улуотс спросил у меня, не считаю ли я,
что он рассуждал по-деловому. Я смог лишь ответить, что весь наш опыт
общения с коммунистами показывает несоответствие их диалектики
действительному поведению.
Пийп был явно озабочен и считал, что вся ситуация невероятно запутана.
На обратном пути я сделал остановку в Тарту, чтобы сообщить Тыниссону о
предложении Пятса насчет делегации и самого Тыниссона. Он выслушал мое
сообщение и ответил спокойно:
"Я озабочен ситуацией не меньше, чем президент Пяте, но я уже стар и не
хочу, чтобы у моего народа сложилось впечатление, что я покинул его перед
угрозой беды. Хотя я одобряю план делегации и советую Вам, представителям
Эстонии за рубежом, сразу же приступить к его осуществлению".
Не помог и совет госпожи Хильды еще раз обдумать это предложение -
старый Яан остался при своем мнении. Он проводил меня на поезд и повторил
еще раз, что его решение принято после основательных размышлений, а не
является результатом минутной слабости. Мне он пожелал веры и удачи и
сказал, что больше мы не увидимся.
Из: LRaamot "Mdlestused" ("Аосп^шинания"), &. 2, Stockholm,
VaUs-Eestija EMP, 1991, lk.l72.(nep.C3CM)
Некоторые события, связанные с началом оккупации Эстонии Советским
Союзом, в хронологическом порядке
16 июня 1940 года. Советский Союз предъявил посланнику Эстонской
республики в Москве ультиматум, который содержал многочисленные
необоснованные обвинения в адрес Эстонии. Ультиматум было решено принять.
17 июня. Началось вступление советских войск в Эстонию.
19 июня. В Таллинн в качестве эмиссара Советского Союза прибыл член
Политбюро Андрей Жданов, который незамедлительно приступил к созданию нового
правительства и начал организацию перехода Эстонии к советскому
государственному строю.
21 июня 1940 года. В Таллинне была организована коммунистическая
демонстрация. Президент Пяте распустил правительство Ю.Улуотса (приказ No
55) и утвердил правительство Йоханнеса Вареса (приказ No 56) в том составе,
который был приемлем для Жданова. Хотя Пяте формально сохранил должность
президента, ему, по существу, приходилось выполнять распоряжения Жданова.
264
22 июня. Приказом президента No 57 генерал Лайдонер был освобожден от
обязанностей главнокомандующего и с действительной военной службы, начиная с
22 июня 1940 года.
5 июля. Государственная дума была распущена, были объявлены выборы
нового состава Думы. 14-15 июля по требованию Жданова состоялись выборы в
Государственную думу, которые проводились согласно требованиям
коммунистического режима.
22 июля. Коммунистическая Государственная дума приняла обращение к
Верховному Совету СССР с просьбой принять Эстонию в состав Союза ССР в
качестве одной из союзных республик.
23 июля. Государственная дума национализировала землю, предприятия и
финансовые
учреждения и приняла к сведению информацию об отставке президента
К.Пятса. 30 июля 1940 года. Константина Пятса депортировали в Советский
Союз. 6 августа 1940 года. Эстонская ССР была принята в состав Советского
Союза в качестве
16-й союзной республики.
Из: Н.Мае . "Kuidas koik teostus. Minu malestused" ("Кдк^се
осуществилось. Мои воспоминания"), Stockholm, Valis-Eestija
1ШР,1993^NoШ51.
Пяте расказал мне об ультиматуме русских. Сказал, что в середине недели
в Таллинн приедет Жданов и что он отозвал из Москвы в Таллинн Рея, чтобы тот
сформировал новое правительство, которое было бы для русских приемлемым.
Затем я передал ему то, о чем сообщил мне курьер и о чем я слышал в
Германии. Пяте сказал, что теперь, видимо, уже поздно. Теперь он уже не
может покинуть родину, не может он и принять какое-либо решение до
переговоров со Ждановым. Он ожидает Рея, чтобы получить более точную
информацию о том, что же произошло. Пока у него какие-либо известия из
Москвы отсутствуют. Кроме того, он хочет услышать требования Жданова.
Спросил, согласен ли я поехать вместо него в Германию вести переговоры. Он
даст соответствующие полномочия и, на основании наших предыдущих контактов,
уверен, что я приду к правильному решению. Я согласился. <...>
Все произошло так. Приехал Жданов, приехал и Рей. Поскольку Жданов не
принял правительства Рея, то нельзя было сообщить в открытую, для чего Рей
приехал в Таллинн. Затем последовала "революция" и "мощная" манифестация на
площади Свободы. Мы пошли на нее посмотреть. Д-р Рютман, Пукк и я. Площадь
Свободы была пуста, только сзади, где-то около церкви Яани стоял автомобиль
и вокруг него - сотня-другая людей. На крыше автомобиля какой-то человек
размахивал красным флагом и держал речь. Мы огляделись. Внезапно оратор слез
с крыши автомобиля и туда взобрался русский офицер в форме. Пукк вздрогнул и
сказал, что теперь дело серьезное, раз Красная Армия вмешивается в открытую,
и предложил нам пойти вместе с ним в контору, которая находилась поблизости,
на углу улицы Суур-Карья. Пукк думал, что другие наверняка тоже туда явятся.
Когда мы туда добрались, министр внутренних дел Юрима рассказал, как
накануне поздно вечером к нему пришел какой-то русский комиссар и не снимая
фуражки потребовал, чтобы ему выписали официальное разрешение провести
завтра на площади Свободы демонстрацию. Юрима объяснил, что проведение
всяческих собраний под открытым небом запрещено приказом главнокомандующего,
поэтому он такого разрешения дать не может, это может сделать только
главнокомандующий. Комиссар сказал, мол, садитесь за стол и сейчас же пишите
нужное разрешение, "иначе я вас арестую". И министр внутренних дел нашего
независимого государства не отправил русского ни к его послу через министра
иностранных дел, ни к главнокомандующему или президенту, а сел за стол и
написал противозаконное разрешение. Положение было вполне ясным, если
русский комиссар в мундире, не снимая фуражки, мог угрожать ему арестом.
Потом все пошло очень быстро. Из тюрем освободили заключенных красных.
<...> По прибытии танков процессия двинулась к Пятсу, в сторону дворца
Кадриорг. На следующий день у власти было правительство Вареса, и я подумал,
что стою перед лицом серьезных
Х.Мяэ - руководитель Эстонского самоуправления в период оккупации
Эстонии Германией (1941-1944 гг.). - Прим. сост.
265
событии, вопреки своим ожиданиям, и что о тонкостях, которые
обсуждались в понедельник, теперь не может быть и речи.
Из: A.Roolaht. "Nil see oil... Kroonika iihest unusttis^Wva nwetud
ofostust" ("Так это бьпло ... Хроника одной эпохи, преданной забвению"),
Tallinn, ^erwoiUket, 1990, с. 354-35S. {пер. с -лет.) [1] .
Как на самом деле происходило установление диктатуры пролетариата в
Эстонии, можно прочитать и сейчас в номерах "Paevaleht" за 20, 21 и 22 июня
1940 года; они увидели свет без цензуры, и приведенным в них фактам можно
доверять. Оттуда я узнал, что оратором, выступавшим на площади Свободы, был
секретарь-делопроизводитель таллиннского профсоюза портных Оскар Пярн. В
конце его речи прозвучала благодарность "Красной Армии и ее вождю
Ворошилову". Наконец, поприветствовали еще Сталина, Молотова и Жданова,
затем последовали продолжительные овации. Потом через бульвар Каарли ко
дворцу Тоомпеа, а оттуда - по Пикк Ялг, улице Пикк, бульвару Мере и
Нарвскому шоссе ко дворцу Кадриорг двинулась процессия. Ее все время
сопровождали броневики.
После того, как президент уехал с Тоомпеа, разошлось также большинство
членов правительства. Поэтому-то двери и окна Белого зала были открыты
настежь. Картина, открывшаяся взору очевидцев, была необычной, ведь мы не
видели красных флагов на улицах с 1924 года. На лестнице православного
собора, находящегося напротив дворца, собралось множество любопытствующих,
следивших за ходом процессии, они пели эстонский гимн и скандировали: "Да
здравствует свободная Эстония!" Но на пригорке улицы Команданди стоял
броневик Красной Армии, дуло его пулемета было угрожающе направлено в
сторону дворца Тоомпеа.
Довольно скоро от колонны демонстрантов отделилась группа людей во
главе с Неэме Руусом и Максимом Унтом, которые прошли в Белый зал и
потребовали от премьер-министра Юри Улуотса формирования нового, народного
правительства. Улуотс ответил, что осуществление подобных
государственно-правовых актов, то есть роспуск старого правительства и
назначение нового, не входит в компетенцию находящегося у власти
премьер-министра - это может сделать только президент республики. Больше
говорить было не о чем, Руус и Унт ушли. После этого движение процессии
продолжилось. Премьер-министр Улуотс курил одну папиросу за другой. Время от
времени он выходил на балкон дворца и наблюдал за движением процессии.
Почему он стоял там один, неизвестно. Рядом с ним должен был бы стоять, по
крайней мере, адъютант. Министр иностранных дел Пийп сидел в углу Белого
зала и плакал. Наш начальник, министр без портфеля Антс Ойдермаа, которого,
как видно, ничем нельзя было выбить из колеи, смотрел из окна на проходящую
процессию и говорил мне и Раудма: "Ребята, дело в ж...! Это конец! Они
теперь пойдут к президенту. Берите с собой барышню Кааренд и поезжайте в
Кадриорг. Пяте, наверное, захочет сказать речь. Пусть Кааренд запишет ее, а
вы сделайте репортаж. Юрима хотел, чтобы я провел здесь совещание редакторов
ежедневных газет о том, как публиковать все это в завтрашних выпусках..."
Из: "1940s, в Эстонии...", с. 93-94, 116-117. Выписка из биографии
Максима Унта
Я вступил в контакт с посольством Советского Союза в 1932 или 1933
году. Оттуда я получал подпольную литературу от тов. Клявина, которую
распространял. Я распространял подпольную коммунистическую литературу. Я
передавал различные данные посольству Советского Союза, например, о
перевороте Пятса, военные и другие через тов. Клявина и других. Я
предоставлял данные также через тов. Истместьева.* <...>
П.Изместьев. - Прим. сост.
266
18 июня 1940 года я получил приказ по телеграфу и телефону явиться в
Таллинн, который сразу же и исполнил. В Таллинне я встретился с тов. Сяре. Я
знал о нем и раньше. У меня были встречи и с тов. Лауристином. Вызвали меня
тов. Руус и Истместьев. Вечером 18 июня я встретился с тов. Бочкаревым,
который спросил меня, согласен ли я стать министром внутренних дел. Я
сказал, что, если мне доверяют, то я возьму это задание на себя. 19-го июня
я встретился с тов. Ждановым два раза и, кроме этого, с тов. Бочкаревым.
20-го июня было две встречи с тов. Ждановым, а также с тов. Бочкаревым, и
вечером того же 20-го июня тов. Жданов дал мне задание организовать в
течение ночи митинг и демонстрацию к 21 июня. Получив распоряжение, я сразу
же приступил к его выполнению и сообщил тов. Сяре об этом. Ночью все
приготовления были проведены как в Таллинне, так и в провинции, и 21 июня
надо было установить власть, что и было мною сделано. После этого я много
раз сталкивался с тов. Ждановым. С этого времени я работаю над поручениями,
которые на меня возложила партия.
М.Унт Из воспоминаний А.Резева
Чувствовалось, что т. Бочкарев имел представление о лицах
демократического уклона или в какой-то мере находящихся в оппозиции с
пятсовским режимом. Помимо К.Сяре и И.Лауристина, он поддерживал связь с
А.Руусом, М.Унтом и др. <...>
Что касается личного состава правительства И.Вареса, думается, что при
его составлении руководствовались внутри- и внешнеполитическими
соображениями. Сколько мне известно, в этом вопросе мнение И.Лауристина и
других членов руководящего партийного центра не запрашивалось. Может быть,
советовались по этому вопросу с Сяре, который в это время был уже в Таллинне
и выдавал себя за представителя Коминтерна.
Записано в 1951 г.
Из: "1940. aasta sundmused NigolAndreseni kirjapanekus" ("События 1940
года в изложении Ниголя Андрезена."), "Rahva Haiti" (Таллинн) от 21-22 июля
1989 г. (пер. сэст.)
20 июня ближе к вечеру за мной приехал П.Изместьев, чтобы отвезти меня
в посольство Союза ССР, как он сказал, по приглашению А.Жданова. Я знал о
том, что А.Жданов в Таллинне. А.Жданов принял меня вместе с послом
Никитиным, и наши переговоры продолжались около двух часов.
Жданов сказал, что в Эстонии необходимо создать новое, по-настоящему
демократическое правительство, а затем начал расспрашивать меня о
способностях и деятельности отдельных людей. Он спросил мое мнение о
И.Варесе как о премьер-министре. Я ответил, что очень доверяю Й.Варесу,
однако мне известно, что ему чужда всякая административная деятельность, и
боюсь, что у него могут возникнуть затруднения. Профессора Нуута я лично не
знал, но будучи наслышан о нем, дал ему позитивную оценку.
"Кто больше известен в народе, Нуут или Семпер? - прозвучал вопрос. "По
моему мнению, Семпер", - ответил я без колебаний. Насколько я знаком с
профессором Круусом? Я ответил, что мало встречался с ним лично,
охарактеризовал его как историка, сказал о его антипятсовских выступлениях.
Все это Жданову было известно. Мог бы я порекомендовать Крууса в члены
правительства? Я побоялся это делать и сказал об этом, я не был близко
знаком с Круусом. Так мы обсудили еще многих, среди них был ряд военных, о
которых я ничего сказать не мог: у меня вообще не было знакомых военных,
особенно среди высшего командного состава. Далее меня попросили
охарактеризовать И.Нихтига (которого я немного знал и сыну которого той
весной давал уроки). Я ответил, что он аполитичный делец. Под конец меня
спросили, какое министерство я сам мог бы возглавить. "Я об этом не думал",
-ответил я. "Пора было бы подумать", - и он предложил мне министерство
иностранных дел. "Это же самая незнакомая для меня область, - ответил я, -
если я с чем и попаду впросак, то в
267
первую очередь с этим министерством". "Не беда, - утешил Жданов, -
газеты читаете, во внешней политике ориентируетесь, а это главное..." <...>
Здесь мне вспоминается еще одна направляющая беседа, в которой я
принимал участие. В конце июня-начале июля я был у Жданова и, покончив с
неотложными делами, сказал ему, что мне необходима долгосрочная ориентация,
например, в течение какого времени мы должны подготовить вхождение Эстонии в
Советский Союз. Жданов поправил меня, не столько в языке, сколько по
существу, вместо "вхождение" сказав "присоединение", и тем самым сделал
ударение на методах этого присоединения. Это помогало хорошо
сориентироваться, хотя я сам и не говорил на эту тему, кроме как с А.Абеном
после его недавнего возвращения из Швеции. Я вкратце известил его, что
ближайшая цель нашей политики - осуществить присоединение Эстонии к
Советскому Союзу, с чем он также полностью согласился.
Ноябрь,1955
Из: "Eesti riikja rahvas II maailmasojas" ("Эстонское государство и
эстонский народ во второй мировой войне"), 3 kd., Stockholm, Kirjastus EMP,
1956,1k. 26-30. (пер. с зет,)
Захват радиовещания А.Каськ
Государственное радиовещание было одним из тех учреждений, которые
столкнулись с коммунистическими захватчиками уже утром 21 июня, когда
инсценировка государственного переворота едва началась. Было оно и одним из
тех учреждений, которые были захвачены непосредственно с применением
вооруженного насилия. <...>
На площади Свободы представление уже шло. На краю площади со стороны
церкви Яани стояла группа из нескольких сот человек довольно сомнительного
вида: бородатые печорцы, которых редко можно было увидеть в Таллинне, плохо
одетые мужчины и женщины. В их числе встречались и рабочие в рабочей одежде,
которые понемногу, поодиночке начали размахивать над собравшейся группой
красными флагами. Большую часть находившихся на площади составляли просто
любопытные, державшиеся в стороне от участников государственного переворота
и стоявшие на тротуарах и под деревьями в небольшом парке вокруг церкви
Яани. На краю площади перед церковью располагались три броневика Красной
Армии, их окружали вооруженные красноармейцы. Немного офицеров прогуливалось
в толпе демонстрантов, откуда они время от времени возвращались к
броневикам.
На площади находился грузовик с открытой платформой. После прибытия на
место сотрудников радио на платформу встал рыжеволосый коммунистический
деятель с непокрытой головой и произнес речь, пронзительно и прямо-таки
истерически вскрикивая. Как выяснилось впоследствии, оратором был деятель
таллиннского профсоюза портных Пярн. Устами того же портного было высказано
требование об отставке правительства и о формировании нового правительства.
Не изменил он тона и тогда, когда ему под нос сунули микрофон, и из
громкоговорителя понесся искаженный криком, дребезжащий голос.
Демонстранты слушали равнодушно и по окончании речи никак не выразили
своих чувств. В толпе зрителей раздались ругательства в адрес оратора,
особенно рьяно делали это рабочие, отколовшиеся от демонстрантов. Вообще,
зрители, похоже, не верили, что за разворачивающимся представлением
последует что-то еще. Все привыкли к свободе и к тому, что каждый может
говорить то, что считает нужным. Хотя такую хулу и глумление в адрес
правительства слышали в первый раз, все же люди, казалось, были уверены в
том, что организованная демонстрация не удалась и не достигла намеченой
цели. Частично такое мнение могло быть обусловлено неизвестностью в
отношении будущего и тем обстоятельством, что все представление производило
сравнительно убогое впечатление: на него не реагировали положительно, а из
группы, собравшейся под красным флагом, некоторые прямо-таки демонстративно
уходили. У организаторов представления хватало дел и приказов, которые они
отдавали до тех пор, пока не начали двигаться в сторону дворца Тоомпеа, куда
им, видимо, надлежало отправиться в предусмотренном порядке.
268
Радиотехники собрали громкоговорители и поехали обратно в студию в
здании театра "Эстония". Там их ждало новое распоряжение - установить
громкоговорители перед дворцом Кадриорг, где находился президент республики
Пяте, которому участники "государственного переворота" торопились предъявить
свои требования. Состоявшиеся там выступления и беспорядки персонал радио
мог слушать уже из студии, так как техники подсоединили микрофоны к
общегородской линии радиосвязи и все представление по инициативе техников
было записано на пленку. <...>
В то утро в кабинете министра внутрених дел находились главные
редакторы всех таллиннских газет и директор ЭТА Карл Корнел. Атмосфера была
немного нервной, ведь участники понимали происходящее лучше, чем обычные
граждане. Колонна демонстрантов как раз направилась от дворца на Тоомпеа к
Кадриоргу.
Министр внутренних дел Аугуст Юрима дал короткий обзор предыстории
происходящей в городе демонстрации. Согласно его объяснениям, войска на
советских базах уже несколько дней назад начали собираться в две большие
группы, эти группы находились во всеоружии и были готовы выступить. В то же
время со стороны размещавшихся на базах войск в правительство поступили
обвинения в том, что в уезде Мартна в Ляанемаа с ведома эстонских властей
было совершено нападение на оружейный склад Красной Армии и оттуда были
похищены оружие и боеприпасы. Одновременно русские передали информацию о
лицах, скрывающих оружие, как похищенное со склада, так и насильно отнятое у
отдельных красноармейцев. При обыске у упомянутых лиц действительно были
найдены оружие и ручные гранаты. Хотя, по-видимому, здесь имела место
провокация, поскольку и прошлое замешанных лиц, и поведение при допросе были
более чем сомнительными, положение представлялось крайне опасным и трудным,
так как, раз оружие найдено, значит, у русских есть формальное основание для
обвинений. Министр внутренних дел убеждал собравшихся по-прежнему сохранять
спокойствие и просил избегать в газетах любых выражений, которые могли бы
каким-то образом вызвать раздражение у русских или дать им повод для
предъявления новых обвинений.
После того, как министр внутренних дел закончил доклад, директор ЭТА
К.Корнел сделал обзор касавшихся нас телеграмм из информационных бюро
зарубежных стран. Однако это ничего не прибавило к общей картине:
соодержание этих телеграмм было уже раньше знакомо присутствующим, так как
по распоряжению правительства все участники постоянно получали для
публикации немаркированные телеграммы в запечатанных конвертах. Все мы
знали, что стоим перед колоссальным могуществом и агрессией Советского Союза
в одиночку и можем надеяться только на свои силы.
После ответа на отдельные вопросы министр внутренних дел сообщил, что
премьер-министр профессор Юри Улуотс выразил желание побеседовать с
собравшимися и сейчас прибудет.
В своей речи премьер-министр был неожиданно оптимистичным. Он описал
шествие демонстрантов к дворцу Тоомпеа и высказал мнение, что эта шайка еще
не решает судьбу нашего государства и народа. Он был глубоко убежден, что
перед дворцом в Кадриорге демонстранты стыдливо и молча разойдутся, стоит
президенту Пятсу сказать им несколько отеческих слов. Вероятно, он надеялся
на большой авторитет президента, ведь действительно, своими словами
президент мог повлиять на колеблющуюся и равнодушную позицию демонстрантов.
Далее премьер-министр рассказал, что у руководства Исамаалийта возникла
идея в свою очередь организовать шествие, которое продемонстрировало бы
действительные настроения народа и позицию поддержки нынешнего правительства
и государственного строя. Это, несомненно, была бы мощная демонстрация, и в
ней приняли бы участие десятки тысяч людей. Такое шествие оказалось бы
действенным противовесом и сокрушительным ударом для нескольких сотен
бунтовщиков. На замечание главного редактора Харальда Таммера о том, что в
нынешней обстановке проведение еще одной уличной демонстрации может означать
кровопролитие, премьер-министр ответил, что он такой возможности не
предвидит и что он лично оставил мысль о другом шествии лишь по той причине,
что за короткое время нельзя организовать настолько крупное шествие, чтобы
оно оказало желательное воздействие.
К обеду демонстранты ушли от дворца в Кадриорге и направились к
центральной тюрьме освобождать коммунистов и предателей родины. В работе
радио возник перерыв до начала вечерней трансляции. Настроение было нервным
и напряженным, ведь следовало ожидать
269
появления участников переворота и на радио. Соответствующие сообщения
поступали от самих демонстрантов, так как, по окончании буйства перед
дворцом в Кадриорге, несколько находившихся поблизости от микрофонов
деятелен, разговаривая между собой, упомянули, что теперь они пойдут брать
радиостанцию, добавив чудовищную угрозу, что сегодня жены работников радио
напрасно будут ждать возвращения своих мужей домой. <.. .>
За несколько часов до начала вечерней трансляции из таллиннской
комендатуры на защиту радиостанции прислали четырех вооруженных солдат,
которые как-то нерешительно разместились в приемной. Хотя присутствие родных
эстонских солдат действовало ободряюще, особенно на служащих-женщин,
директор радио во избежание бессмысленного кровопролития решил отослать
солдат обратно. События в городе зашли уже так далеко, что четверо солдат не
могли защитить одно учреждение.
Участники переворота во главе с бывшим служащим таллиннской городской
управы Паулем Уусманном прибыли на место примерно за полчаса до начала
вечерних передач. Вооруженные винтовками и пулеметами, они, толкаясь,
ворвались в помещения радио. Особенно бросался в глаза один рябой деятель,
по виду похожий на босяка, который, очевидно, чтобы придать себе вид вояки,
обмотался десятком метров ленты от советского пулемета, набитой боевыми
патронами. На женщин появление этого деятеля произвело довольно-таки сильное
впечатление, так что многие из них заплакали, но мужчинам, кое-что
смыслившим в оружии и войне, этот мерзавец в кепке казался отвратительным. И
его вооружение вызывало усмешку, ведь он был с винтовкой, зарядить которую
пулеметной лентой или торчавшими оттуда патронами было непростой
военно-технической задачей.
В приемной, где находились выпускающий за своим контрольным пультом и
дежурная телефонистка, Пауль Уусманн решительно заявил, что вечерняя
трансляция отменяется и не начнется в предусмотренное время. Очевидно для
того, чтобы придать своим словам больше веса, он достал из кармана пистолет
парабеллум, но тут же засунул его обратно в карман. У вечернего выпускающего
достало смелости спросить, по чьему поручению и каким полномочиям Пауль
Уусманн отдает приказы. На это Уусманн ответил, что он говорит от имени
эстонского трудового народа, который сегодня якобы захватил всю власть в
государстве. Выпускающий пожал плечами и ответил, что как должностное лицо
он не может выполнять распоряжения посторонних и официально подчиняется
директору радио. Если последний прикажет отменить трансляцию, он выполнит
его распоряжение.
Дальнейшее развитие событий не заставило себя долго ждать. В приемную
во главе новой вооруженной шайки ворвался коммунистический деятель Арнольд
Веймер, который был в то же время служащим таллиннской городской управы.
Если Пауль Уусманн вел себя еще более или менее сдержанно и никому прямо не
угрожал, то Арнольд Веймер был просто настоящим мятежником. С пеной на
губах, пыхтя и хрипя от возбуждения, он бросился прямо в кабинет к директору
Олбрею. Получив тот же ответ, что и Уусманн, Веймер дошел почти до истерики
и угрожающе кричал, что, если от него требуют полномочий, то их подъедет к
зданию радио не меньше тысячи. Этим он намекал, видимо, на советские танки и
броневики, которые патрулировали таллиннские улицы. Он куда-то позвонил и
вскоре после этого к зданию театра "Эстония" подъехало множество советских
броневиков.
Вместе с броневиками на радио прибыл высокопоставленный офицер Красной
Армии, который не выказывал особого интереса к захвату радио, по крайней
мере, ничего об этом не упоминал. Он потребовал точный список находящихся в
Эстонии радиостанций и вскоре уехал. Перед отъездом он переговорил наедине с
Арнольдом Веймером. Никто не слышал, о чем они говорили, так как это
происходило вдалеке от всех, в дальнем углу коридора.
Прибытие броневиков и появление новых вооруженных мятежников не
оставляло больше никакого сомнения относительно того, что новая власть в
случае какого-либо сопротивления готова применить оружие. Этого не скрывал и
Арнольд Веймер, у которого после посещения офицера Красной Армии прибавилось
воинственности. Пришлось подчиниться и передать радио в распоряжение
коммунистов. Разумеется, при этом не состоялось никакой официальной
передачи, просто директор и служащие отступили, а приказы и распоряжения
начали отдавать коммунистические вожаки Арнольд Веймер и Пауль Уусманн.
270
Из: "Eesti riik ja rahvas AmaWimtsc^s.t."f
21 июня в штабе вооруженных сил А.Кургвель
Во время июньских событий 1940 г. я жил на Палдиском шоссе, как раз
напротив полицейского участка. Когда наши защитники коммунизма представили
свои новые требования, и можно было ожидать, что наши внутренние враги
начнут активно действовать, я снял комнатушку в Нымме, поскольку семье было
бы там намного спокойнее, чем в Таллинне.
Утром 21 июня от Палдиского шоссе до улицы Пагари было уже трудно
пройти, привычная дорога через Ратушную площадь и улицу Пикк была
недоступна: улицу перекрывали посты Красной армии.
Обстановка в штабе была напряженной, уже с первого дня поступали
сообщения о предстоявшем "бунте", и их становилось все больше. Во 2-м отделе
часто звонили телефоны, поступали новые сообщения и сведения об обстановке.
Начальнику отдела приходилось постоянно бывать с докладами у командира
штаба, военного министра или у главнокомандующего вооруженными силами. Мне
тоже частенько приходилось спешить туда, чтобы передать начальнику отдела
новые сообщения. Будучи там, я, по распоряжению главнокомандующего
вооруженными силами, связался по специальной телефонной линии с Кадриоргским
дворцом, поскольку главнокомандующий хотел говорить с президентом страны.
Мне пришлось остаться на месте и, таким образом я услышал то, что
главнокомандующий говорил президенту. Разговор шел о навязанном со стороны
Жданова назначении правительства Вареса-Барбаруса, с чем президент еще не
был согласен. Главнокомандующий советовал уступить, потому что, как он
отметил, другой возможности у нас нет, мы должны избежать вступления в
конфликт с частями Красной армии, ведь это было бы для них хорошим поводом,
чтобы начать битву, которая стала бы катастрофой для нашего народа; но мы не
отдадим нашу власть в руки "улицы", свое оружие армия не отдаст.
Главнокомандующий, как во время этой беседы, так и позже, был внешне
спокоен, однако его внутреннее напряжение было заметно. Как-то, когда
генералы и полковники стали беспорядочно сновать вокруг его рабочего
кабинета, он, видимо нехотя, повысил голос, сказав, что те, кто больше не в
состоянии владеть собой или кому нечем заняться, могут идти в свои комнаты и
сидеть там, не мешая тем, кто еще в состоянии работать.
Услышанный мной разговор главнокомандующего с президентом пригодился
мне, когда я должен был отвечать прибывшим из 2-го отдела на их расспросы об
информации. Вскоре с улицы Луизе, из бывшего помещения немецкой гимназии,
позвонил по телефону начальник военной школы полковник Соодла. После приказа
о выселении из Тонди военная школа размещалась там, и возле ее здания
собирались подозрительные лица, требовавшие оружие. С ними было несколько
человек, одетых в красноармейские мундиры. Полковник Соодла спрашивал,
имеются ли распоряжения относительно того, как поступать, если эта ватага
станет слишком активной. Конечно, в задачи 2-го отдела и, тем более,
начальника отделения не входило отдавать распоряжения военным частям. Их
должны были отдавать через оперативный отдел. Я не знал, пытался ли
полковник Соодла, бывший когда-то сам начальником 1-го отдела, вступить с
ним в связь. Я проинформировал полковника Соодла о точке зрения
главнокомандующего, сообщив одновременно, из какого источника поступила эта
информация.
Такую же информацию я дал позднее дежурному офицеру связного батальона
капитану Марипуу, который задавал по телефону аналогичный вопрос, находясь в
школьном здании на улице Рауа, куда был помещен батальон после приказа о
выселении из своих казарм. Можно полагать, что возникшая вечером того же дня
в связном батальоне перестрелка со стремительно ворвавшимися людьми, в
которую позже вмешались бронемашины Красной армии, отчасти была вызвана этой
информацией.
На основании этой информации я действовал и в третий раз. Это случилось
в тот день, когда наступила очередь для захвата здания министерства обороны
и штаба вооруженных сил на улице Пагари. За дверьми здания собралась толпа
людей, требовавших впустить их внутрь. Я не помню, как случилось, что в моем
рабочем кабинете в одно и то же время находились 1-й помощник начальника
штаба генерал-майор А.Касекамп, начальник 2-го отдела полковник Саарсен,
начальник 1-го отдела полковник Лутс, комендант штаба майор Вяльме и еще
271
некоторые офицеры, среди которых помощник командира отделения капитан
Рейнло. Я получил приказ связаться с представителем советских вооруженных
сил полковником Цукановым. Цуканову я сказал примерно следующее: советские
власти вызвали брожение в массах, теперь они хотят захватить штаб, но мы не
можем передать власть "улице"; пусть он как официальный представитель
Красной армии распорядится держать "мятежников" в узде. Полковник Цуканов
обещал немедленно прийти в штаб лично. Кроме того, я предупредил его, что с
нашей стороны будет открыт огонь, если вместе с ним попытаются войти и
"мятежники", что мы не хотим подвергать его опасности и поэтому ему следует
учитывать такую возможность.
Комендант штаба, как он сам потом рассказывал, слушая этот разговор,
ощутил прилив энергии, поспешил с четвертого этажа здания, где проходил
разговор, вниз к команде и отдал приказ открывать огонь в случае, если толпа
попытается прорваться вместе с полковником Цукановым. До этого у него не
было никаких указаний, стрелять или нет, теперь он был взбодрен тем, что
услышал, по крайней мере, что-то определенное.
Положение казалось критическим, находившиеся в моем рабочем кабинете
офицеры проверяли личное оружие, т.к. нападение могло произойти в любой
момент. Поскольку у некоторых не было пистолетов, я распределил имевшиеся в
сейфе резервные пистолеты отделения А. Помощи от красноармейцев никто не
ждал, ведь все это "народное восстание" было преднамеренно инсценировано их
властями.
Промелькнула мысль о семье. Я позвонил в Нымме и попросил позвать к
телефону жену. Рассказал ей в двух словах о положении, что, по всей
видимости, из него нет выхода, и попрощался навсегда. Как мне рассказывала
позднее жена, этот разговор был таким коротким, шел в таком будничном тоне и
казался таким неожиданным в спокойный солнечный день в Нымме, что, еще не
поняв глубину его содержания, она сама сказала "прощай" и повесила трубку. И
только тогда до нее дошло, что это, кажется, конец!
Из: "I940. aasta wndmused Nigol Andresew kirjapane^^,M^(nep.c^cm.)
При передаче министерства тогдашний министр иностранных дел А.Пийп
созвал руководящих работников и представил их мне. <...>
Не считая церемонии приема для дипломатического корпуса, моим первым
заданием было наладить товарообмен с Германией, так как в сферу деятельности
министерства иностранных дел входила и внешняя торговля. Немецкий посланник
Фровейн вручил мне ноту, согласно которой дополнительно к вывозимой в
Германию по условиям эстонско-немецкого торгового соглашения целлюлозе
требовалось большое количество необработанной древесины. Вывоз дешевой
необработанной древесины не приносил выгоды экспортеру. При этом Германия
была главным заказчиком эстонской целлюлозы. Уже раньше стало известно о
перебоях с грузоотправками на целлюлозной фабрике. Я ответил посланнику
только, что мы не можем отправить необработанную древесину, будем
придерживаться торгового соглашения. На это Фровейн возразил, что тогда
Германия прекратит закупку целлюлозы. В тот же день на мой запрос посольство
СССР (Бочкарев) сообщило мне, что СССР примет всю произведенную в Эстонии
целлюлозу. Я поставил об этом в известность рабочий совет целлюлозной
фабрики, а министр экономики одновременно отдал распоряжение, чтобы фабрику
не останавливали.
С самого начала я договорился с посольством СССР о том, что мы с тов.
Бочкаревым в случае необходимости будем советоваться без формальностей.
Кстати, в переговорах мы обращались друг к другу "товарищ".
А.А.Жданов подчеркнул, что всегда готов к обсуждению любых вопросов, и
этим предложением я нередко пользовался. <...>
Началась смена руководящих работников в сфере министерства экономики.
Президент Эстонского банка Яаксон не согласился с передачей золота Союзу
ССР. Я вызвал Яаксона к себе и предложил ему в течение получаса либо
выполнить распоряжение, либо подать заявление об уходе. Яаксон уволился. Так
же быстро я устранил заместителя заведующего Государственной типографией
(заведующий был болен, его я освободил в связи с уходом на
272
пенсию), который сказал, что не станет печатать ни одного
правительственного распоряжения. После этого аппарат хорошо заработал. <...>
Одной из основных моих служебных обязанностей в министерстве
иностранных дел был прием немецкого посланника. Он приходил 2-3 раза в
неделю и, как правило, предъявлял сразу несколько меморандумов или нот.
Два требования были особенно примечательными. Работники немецкого
посольства намеревались посетить могилу немецких военнослужащих, погибших в
1918 г. на Сааремаа. Они просили моего согласия на это и разрешения
фотографировать. Я обратил внимание на то, что указанные участки эстонское
правительство уступило в аренду Советскому Союзу, и поэтому посланник должен
обратиться по тому же вопросу в посольство СССР.
Другое обращение было еще более наглым. Были случаи, заявил посланник,
когда жизнь сотрудников немецкого посольства в Эстонии оказывалась под
угрозой и их даже убивали (такое случилось весной 1939 г., когда был убит из
ревности один эстонский немец, работавший у немецкого консула). Поэтому он
просит согласия эстонского правительства на ввоз нескольких сотен
автоматических пистолетов и другого оружия. Я ответил, что правительство
взяло обеспечение безопасности работников иностранных посольств на себя.
Если вы куда-либо выезжаете, пожалуйста, известите, мы дадим охрану. Мы не
можем дать согласие на ввоз оружия или создание вооруженных отрядов при
посольствах.
Чем меньше времени оставалось до созыва нового состава Государственной
думы, тем активнее становились некоторые посольства, особенно американское,
посол которого находился в Риге, в Таллинне был секретарь посольства. Первое
настоящее столкновение с секретарем американского посольства у меня
произошло после того, как Америка реквизировала эстонское золото и другое
имущество. Я заявил по этому поводу протест и вызвал к себе секретаря
американского посольства к 24 часам. Так уж получилось, что текст ноты
протеста не был готов к нужному времени, и мне пришлось заставить вызванного
подождать минут десять. Некоторые товарищи потом надо мной посмеивались,
будто бы я показал американскому представителю, что "мы великая держава, а
вот кто вы, - непонятно". Затем в Таллинн приехал сам посол очень вольно
расспрашивая, перейдем ли мы теперь окончательно к России или останемся
чем-то вроде Монголии. "Как вы осмеливаетесь задавать подобный вопрос?" -
спросил я в свою очередь, и посол повел себя сдержаннее. <...>
Вскоре после того, как было сформировано правительство Й.Вареса, в
Таллинн приехал один из членов редакционной коллегии шведской
коммунистической газеты "Ny Tid" (кажется, его звали Йохансон), для которого
я организовал длительную автомобильную поездку в сельскую местность. Он
написал о поездке серию хороших статей. Из других иностранных журналистов
здесь были еще один американец, который (по переданному Бочкаревым сообщению
из Москвы) исказил положение в Эстонии, и финн Кохонен, для которого я из-за
своего отъезда в Москву не смог ничего особенного сделать.
Сразу после моего вступления в должность мне позвонили из Стокгольма из
редакции "Socialdemokraten" (позднее "Morgonbladet"). Я отвечал на вопросы
сдержанно, как в то время было принято. Беседа была напечатана в газете без
провокаций.
Из: A.Rei. "The Dramaof'the Baltic Peoples...", p. 302-306. (пер. с
англ.) Насилие под маской законности
Хотя выборы превратились в бессмысленную игру, поскольку в каждом
избирательном округе в Эстонии осталось по одному кандидату, а в каждом
избирательном округе в Латвии и Литве - по одному списку кандидатов,
избирательная кампания продолжалась все с тем же неистовым безумием. По
приказу Москвы правительство предпринимало все возможные шаги, чтобы
обеспечить как можно большее участие в выборах и число поданных голосов.
Пытаясь не допустить, чтобы массы охваченных духом протеста избирателей
остались дома вместо того, чтобы идти к кабинам для голосования, и таким
образом испортили бы всю мизансцену, прибегали к угрозам, посулам, обману и
другим средствам. В дни выборов к домам избирателей направляли легковые
автомобили, чтобы отвозить их на избирательные участки,
273
были оборудованы так называемые "передвижные кабины для голосования",
чтобы совершать объезд больниц, богаделен и т.д. С той же целью под
предлогом "упрощения" закона о выборах создали целый ряд возможностей для их
фальсификации. В Эстонии, например, отмена правила, по которому
избирательный бюллетень должен вручаться на избирательном участке лично
избирателем, открыла почти неограниченные возможности воздействовать на ход
голосования с помощью мошенничества, угроз, давления и т.д. Отменили и
правило, согласно которому избиратель должен был предъявлять документ,
направленный ему вместе с избирательным бюллетенем и подтверждающий, что он
находится в списке граждан, обладающих избирательными правами, которые могут
голосовать в данном округе. 9 июля Центральный избирательный комитет
постановил, что взамен этого достаточно паспорта или любого другого
официального документа. Таким образом, нужно было лишь с помощью какого-либо
документа так или иначе установить личность избирателя, никакого
доказательства того, что он имеет право голосовать в данном округе или что
он вообще является гражданином, обладающим избирательным правом, не
требовалось. Но и этого оказалось недостаточно: уже во время голосования
Центральный избирательный комитет направил в избирательные комиссии
телеграмму с приказом допускать к голосованию даже тех, кто вообще не мог
предъявить удостоверяющих личность документов, если кто-то из членов
комиссии заявлял, что знает его лично. Это давало возможность в сговоре с
коммунистами, входившими в избирательные комиссии, направлять
коммунистических агентов под вымышленными именами на голосование в несколько
избирательных участков. Доказательств того, что все эти возможности обмана в
полной мере использовались, было в избытке. Естественно, для чего их и
придумывали, как не для того, чтобы пустить в ход?
Согласно официальным отчетам, усилия по обеспечению как можно более
высокого участия в выборах увенчались блестящим успехом: как сообщалось, в
Литве в голосовании участвовали 95,1% тех, кто имел право голоса, в Латвии -
94,8%, в Эстонии - 84,1%, а процент голосов, поданных за кандидатов Союза
трудового народа, составил 99,19 в Литве, 97,8 - в Латвии и 92,8 - в
Эстонии. Ни на одних выборах, ранее проводившихся в этих государствах, не
было достигнуто таких высоких показателей, и советская пропаганда очень
гордилась этим достижением.
Однако, даже если сомнительные цифры были истинными, а не
сфабрикованными, хвастаться этими показателями все же не было оснований.
"Уклонение от выборов будет вызывающим шагом: в нынешнем положении
пассивность может расцениваться как враждебность по отношению к рабочему
народу, пассивными могут оставаться лишь те, кто выступает против
трудящихся", - было написано, например, 14 июля в редакционной статье "Рахва
Хяэль", официальном органе эстонского марионеточного правительства. <...>
Тем, кто не хотел быть смещенными с должности, лишенными любой
возможности найти работу или обреченными на всякого рода гонения, не
исключая тюремного заключения и смерти, естественно, приходилось избегать
того, чтобы их занесли в список "врагов народа". Как в таких условиях
возможно было массовое уклонение от выборов? <. ->
Ни угрозы, ни другие предпринятые меры не способны были оказать
воздействие, желательное для Москвы. Циничное попрание законности,
справедливости и порядочности в инсценировке пародии на выборы так глубоко
взволновало умы людей и пробудило чувство такого непреодолимого отвращения,
что сотни тысяч предпочли опасность преследования участию в омерзительном
спектакле. Следовательно, то, что не удалось получить с помощью угроз и
других предпринятых мер, приходилось подделывать. Истинный процент участия в
выборах и поданных голосов необходимо было "скорректировать" или, иными
словами, фальсифицировать.
Уже в то время, в июле 1940 года, ни для кого не было секретом, что по
приказу марионеточного правительства как подчиненные, так и верховные, или
центральные избирательные органы широко прибегали к фальсификациям. Теперь
это подтверждают данные под присягой показания ряда беженцев из Балтийских
государств, опрошенных в качестве свидетелей Комиссией по коммунистической
агрессии Палаты представителей США.
Чтобы подготовить почву для этих манипуляций, подсчет голосов
производился за закрытыми дверями, хотя статью закона о выборах, согласно
которой он должен происходить публично, не отменили. Ничто не препятствовало
процессу фальсификации, требуемой Москвой: в избирательных комиссиях
заправляли коммунисты и им сочувствующие, а
274
некоммунисты, входившие в состав комиссий, были напуганы атмосферой
беззакония, царившей в стране, и угрозами, ежедневно звучавшими в адрес тех,
кто отважится выступить против "победоносного марша трудящихся". "Местные
коммунисты получили приказ продемонстрировать участие в выборах на 90%", -
свидетельствует один их тех, кто был связан с выборами в Эстонии. Другой
свидетель добавляет: "В сельской местности, где людям легче было уклоняться
от голосования, часто приходило голосовать всего 40-60%."
Обобщая показания свидетелей, отчет констатирует: "В случаях, когда
избирательные комиссии давали истинные результаты голосования, окружной
комитет "корректировал" данные в сторону увеличения. Так многие
избирательные округа достигли в конце концов 100% участия, хотя на самом
деле на выборы пришло всего 50-60% избирателей".
Тайна голосования на избирательных участках практически не соблюдалась.
Рядом с входившими в комиссии коммунистами везде сидели политруки Красной
Армии, которые строго следили за поведением избирателей и делали письменные
заметки. Даже воспользовавшись отделенным ширмой углом для того, чтобы
положить бюллетень в конверт перед вручением его комиссии, можно было
навлечь на себя опасность попасть в список подозреваемых или "врагов
народа". В то же время, не заходя за ширму, было почти невозможно вычеркнуть
имя кандидата или написать что-то на избирательном бюллетене, заменить один
бюллетень другим, не положить бюллетень в конверт или как-нибудь иначе
выразить желание голосовать против кандидата и остаться при этом
незамеченным членами комиссии. В таких обстоятельствах величайшего
восхищения заслуживают 43 400 граждан Эстонии, которые все же отважились так
или иначе выказать свое осуждение кандидату и комедии "выборов" по-советски.
Согласно официальной информации, 43 399 голосов были признаны
недействительными, все эти аннулированные голоса - знак того, что они были
отданы против намеченного кандидата. На самом деле проголосовать против
кандидатов отважилось значительно больше избирателей, поскольку некоторые
избирательные комитеты объявили действительными большое количество - тысячи
- бюллетеней, относительно которых не могло быть сомнений в намерении
избирателей выступить против кандидатов (например, бюллетени, на которых
было зачеркнуто или вырезано имя кандидата, приписаны слова "против",
"нехороший" и т.д.). Многие избирательные бюллетени содержали пометки,
составленные весьма саркастически или язвительно, выражавшие крайнее
отвращение избирателей к унизительному спектаклю и их полное презрение к
кандидатам и коммунистическим правителям, которые рассматривались как
изменники своей страны.
Из: "1940 год в Эстонии...", с. 152-153.
Выписка из фонограммы телепередачи "Депутаты Государственной думы
свидетельствуют " от 7 декабря 1989г.:
Вопрос: Избирательная платформа была популярной, но почему она не была
реализована? Лембит Люйс (заместитель министра социальных дел, в дальнейшем
- народный комиссар):
"Это было за два дня до выборов. Неэме Руус (министр социальных дел)
сказал мне, что в Эстонии не удастся установить народно-демократический
строй по примеру Монголии (как раньше было обещано - Прим. изд.). Он сказал,
что нам следует войти в состав Советского Союза. Я спросил: "Как же это так
вдруг? Ведь были выборы, была и избирательная платформа". Он ответил, что
ничего нельзя сделать, таково требование Жданова, и мы не имеем возможности
противостоять этому. Одно из двух: либо мы будем согласны, либо нам здесь
придется очень плохо. Ситуация чрезвычайно усугубляется. Другого выхода
сейчас нет. Позже я слышал, что перед заседанием Государственной думы ее
члены были вызваны в ЦК (КПЭ - Прим. изд.), и там им разъяснили, что следует
голосовать за установление советского строя и вступление в СССР. Меня в ЦК
не вызывали. Очевидно, считалось достаточным, что Неэме Руус мне уже все
разъяснил".
Из материала, направленного в адрес комиссии Президиума Верховного
Совета Эстонской ССР по выработке историко-правовой оценки событий 1940 года
в Эстонии:
275
17 июля 1940 года по требованию эмиссаров Советского Союза в столицах
Прибалтийских республик впервые появились лозунги о вступлении в состав
СССР.
Рабочий завода "Ф.Крулль" Э.Леэт вспоминает:
Я принимал участие и в митинге на площади Вабадузе 17 июля. Когда мы
колонной шли с рабочими на митинг на площадь Вабадузе, нам дали с собой
свернутый в трубку лозунг, который не было разрешено разворачивать.
Когда мы пришли на площадь, нам приказали развернуть лозунг, и его
текст нас очень удивил. А именно, в нем требовалось "Вступить в состав
Советского Союза".
Из: "Eesti riikja rahvas II ntaailmasojas... ", Ik, 139-140,
(пер. с энс/п.)
0 Банке Эстонии К. Тунгал
В первые дни мая (1940 г. -Прим. сост.) в руководство банка неожиданно
пришел какой-то человек еврейской внешности, который назвался Симакиным и
представился представителем Госбанка Советского Союза. Это было совершенной
неожиданностью как для руководства Банка Эстонии, так и для его сотрудников.
Шло время военных баз и пришедшее новое лицо приняли со смешанным чувством.
Представитель очень интересовался нашими внешними долгами. Особенно его
интересовали долги перед Германией, какие мы заказывали оттуда товары и
сколько нам еще надо было заплатить. Как известно, начиная с сентября 1931
г. контроль всех внешних платежных средств государства был под надзором
Банка Эстонии.
Он оставался у нас до 4-5 июня 1940 г., затем исчез так же внезапно,
как и появился, ничего не сообщив и не попрощавшись.
Первым шагом правительства Иоханеса Барбаруса-Вареса в отношении Банка
Эстонии было увольнение тогдашнего руководства и назначение комиссара,
которым оказался прежний бухгалтер Городского банка Зигфрид Пант.
Сотрудникам Банка Эстонии Зигфрид Пант был известен как честный и корректный
человек, патриот Эстонии, который, будучи комиссаром нового правительства и
выполняя свои прямые обязанности, защищал Банк Эстонии больше, чем интересы
"красного правительства". Сотрудники Банка Эстонии были поэтому
по-настоящему обрадованы, хотя и старались скрыть это. Позже "правительство
республики" назначило еще нескольких "помощников" комиссара.
15 июля 1940 г. на стадионе Кадриорга в Таллинне состоялись
международные соревнования по футболу между Эстонией и Латвией. Их
организатором было Эстонское спортивное общество "Калев" в Таллинне. Как
известно, эти международные соревнования закончились большой патриотической
демонстрацией с сине-черно-белыми флажками и с исполнением гимна Эстонии. Из
руководства Банка Эстонии в руководство спортивного общества "Калев" входили
директор Кристиан Каарна, помощник директора Людвиг Паркас и сотрудник
отдела внешних связей Вольдемар Рыке. В следующую ночь после массовой
демонстрации на стадионе Кадриорга Людвиг Паркас и Кристиан Каарна были
арестованы у себя дома. Месяцем позже на улице арестовали Вольдемара Рыкса.
<0 событиях на стадионе Кадриорга> Г.Пярнпуу
Руководство Центрального спортивного союза Эстонии было арестовано
почти в полном составе, главным образом в связи со спонтанной народной
демонстрацией 18 июля 1940 г. на таллиннском стадионе, где проходили
соревнования по футболу между Эстонией и Латвией. Эти международные
соревнования, которые были последними в республике, собрали, как известно,
на стадионе Кадриорга, свыше 10000 зрителей. Хотя в последнее время латыши в
футболе были сильнее нас, команда Эстонии в белых майках играла с
необычайным воодушевлением и выиграла со счетом 2:1, причем уже в первой
половине матча эстонская команда вела со счетом 1:0. Первый гол от Эстонии
забил Р.Куремаа, второй - Й.Сименсон. В
276
состав команды со стороны Эстонии входили Карп, Тепп, Неерис, Матсалу,
Парбо, Пийсанг, Сименсон, Ууккиви, Куремаа, Вейдеманн, Касс.
Во второй половине матча игра была весьма напряженной, народ горячо
сопереживал. К тому же энтузиасты спорта находились в каком-то
наэлектризованном состоянии, поскольку некоторые места в ложе были заняты
уже новыми государственными и спортивными деятелями, там сидели Н.Руус,
А.Пирсон, А.Антсон и др., которым ранее приходилось бывать на больших
спортивных мероприятиях, не выделяясь из толпы на задних рядах трибуны.
Откуда-то появились маленькие сине-черно-белые бумажные флажки, которые
передавались по трибуне из рук в руки. Теперь, если команда Эстонии шла в
наступление, то ее успешные атаки сопровождались неслыханными ранее на
стадионе поощрительными криками и размахиванием флажками. Сборная команда
Эстонии играла, будто окрыленная какой-то волшебной силой, и в результате
победила. Когда команда уходила с поля, в одном из углов трибуны начали петь
гимн, который, конечно, пели и перед матчем, но теперь к гимну присоединился
хор из 10 000 голосов. Народ не желал расходиться, когда все же начали
покидать стадион, раздалось несколько призывов: "Пойдем к президенту!" Часть
народа двинулась в направлении Кадриоргского дворца, часть направилась в
сторону города. Дойти до дворца демонстранты не успели, безоружных патриотов
спорта разогнали бронемашины Красной армии, двигавшиеся по дорожкам
Кадриорга близ дворца президента.
Последствия этой спонтанной демонстрации были очень тяжелыми.
Большинство руководства Футбольного союза Эстонии, а также почти все
руководство Центрального спортивного союза Эстонии арестовали и увели на
допрос. Немногие вернулись после этого посещения штаб-квартиры НКВД.
Из: A.Ots. "Miks kaotasime iseseisvuse. Eestluse probleeme eksiilis"
("Почему мы потеряли независимость. Проблемы эстонского сознания в изгнании"
), Stockholm, Vdlis-Eesti & EMP, 1982, lk. 95-97. (пер. с зет.)
Уничтожение К.Пятсом администрации Эстонской республики
Сразу после прихода к власти правительства Вареса президент Пяте, по
предложению коммунистического премьер-министра и для создания новой
коммунистической администрации, начал уничтожение администрации Эстонской
республики периода независимости с массового увольнения руководящих
государственных служащих. Он сделал это несмотря на заявление эмиссара
Советского Союза Жданова о том, что "с назначением Вареса премьер-министром
в Эстонии ничего не меняется. Советский Союз соблюдает условия пакта о
взаимопомощи и не вмешивается во внутренние дела Эстонии". Пяте сам
рассказал об этом посланнику Аугусту Рею и члену Государственной думы
Михкелю Юхкаму, о чем я уже подробнее писал в книге "Люди на поворотах
истории". Требованием ультиматума Советского Союза было: 1) "Сформировать
новое правительство, которое способно и готово честно выполнять пакт о
взаимопомощи, заключенный между Советским Союзом и Эстонией, и 2)
беспрепятственно пропустить советские войска в Эстонию". Однако статья 5
пакта о взаимопомощи четко определяла: "Проведение в жизнь настоящего пакта
ни в какой мере не должно затрагивать суверенных прав договаривающихся
сторон, в частности, их экономической системы и государственного
устройства". Но тем не менее президент Пяте, подхалимствуя перед
коммунистами, начал, по предложению премьер-министра Вареса, "освобождать"
(читай: увольнять) от должностей всех государственных служащих из числа
руководства периода независимости, мотивируя определениями "по личной
просьбе" или "по собственному желанию". Хотя все приказы об увольнении,
подписанные К.Пятсом, были опубликованы в "Рийги Театая", на родине многими
уволенными это осталось незамеченным. И лишь в изгнании, 40 лет спустя,
листая эти "Рийги Театая", я узнал, что К.Пяте уволил по личной просьбе:
1. Помощников министров, директоров отделов министерств, заместителей
директоров, советников и чиновников по особым поручениям всех министерств
Эстонии.
277
2. Уездных старейшин, префектов и комиссаров полиции всех уездов
Эстонии.
3. Всех высших военачальников Эстонии и командиров воинских частей,
начиная с генералов и полковников, и более низких по званию специалистов.
4. Членов правления и исполнительных директоров всех государственных
предприятий Эстонии - президента Банка Эстонии, руководителя Государственной
типографии и др.
5. Всех посланников и консулов Эстонской республики он отозвал из-за
границы на родину. Однако они, предвидя и опасность увольнения, и
возможность ареста, не вернулись на родину, за исключением Яана Латтика из
Литвы. Непокорных посланников он уволил со службы, а их посольства в
зарубежных государствах передал местным полпредам Советского Союза.
Посланник в Швеции Ларетей искал политического убежища в этой нейтральной
стране, которое было ему предоставлено, в то время как ведение дел в
посольстве, с согласия шведского социалистического правительства, взял на
себя посол Советского Союза. Политическое убежище в Швеции нашли также
эстонский посланник в Италии Леппик и посланник в Москве Рей, после второй
оккупации туда приехал и Варма из Финляндии. Только посланник в Лондоне
Торма оставался на месте, поскольку британское правительство отказалось
признать оккупацию Эстонской республики Советским Союзом. Остался на месте и
консул в США Йоханнес Кайв, правительством США ему даже была предоставлена
возможность исполнять обязанности политического представителя Эстонии, хотя
Эстония вообще не имела посланника в США. Пяте отозвал из зарубежных
государств на родину также всех представителей наших вооруженных сил, в
случае неповиновения он освобождал их от должности. Президенту Пятсу должно
было быть очень хорошо известно, чем было обусловлено такое массовое
"освобождение от должности по личной просьбе" государственных служащих
периода независимости. Предложения об их увольнении представлял ему на
подпись коммунистический премьер-министр Варес с сопроводительной подписью
соответствующего министра, но он ни разу не отказался подписать увольнение и
продолжал автоматически подписывать подносимые приказы до последнего. Из
государственных служащих периода независимости не уволенными остались только
те, кто уже перешел на сторону коммунистов, например, служащий министерства
иностранных дел Эльмар Киротар - в награду за выдачу эстонских
государственных секретных документов и пересылку их из Стокгольма. На своем
месте оставили также первого секретаря главного комитета по выборам в
Государственную думу Артура Мяги, которого коммунисты во время выборов в
красную Государственную думу использовали для обнародования сообщений об
исключении кандидатур, оппозиционных коммунистам. Освобождение
государственных служащих от должности "по личной просьбе", кроме, как по
политическим причинам, осуществляли еще и потому, что в таком случае
государство не обязано было платить специальное возмещение в размере
нескольких месячных окладов, как это было предусмотрено в законе о
государственной службе.
При подписании приказов об увольнении с должности государственных
служащих периода независимости президенту Пятсу должны были быть ясны
политическая цель и причина того, что сразу весь состав руководящих
государственных служащих желает уволиться со службы "по личной просьбе". Он
должен был бы догадаться, что в такой ситуации обязанность уволиться со
службы "по личной просьбе" когда-нибудь коснется и его, о чем он,
по-видимому, не подумал, может быть, надеясь в награду за предательство
государства остаться коммунистическим президентом! К большому разочарованию,
именно сам Пяте и оказался тем единственным, кто вынужден был уйти со службы
"по личной просьбе", как свидетельствует об этом начальник его канцелярии
Э.Тамбек.
Листая "Рийги Театая" времен правительства Вареса, я был поражен,
обнаружив, что президент Пяте освободил меня от должности советника
министерства экономики по личной просьбе без моего заявления. Министр Нихтиг
вызвал меня тогда в свой кабинет и сообщил, что я должен уйти со службы. При
этом добавил, что это не его личное желание, ибо он получил такое
распоряжение, но не сказал, от кого. Я долгое время знал Нихтига как
директора ЭТК, поэтому в личной беседе я сказал ему, что это во власти
нового правительства, и простился, пожав ему руку.
Приказы президента Пятса о массовом освобождении от должности
государственных служащих <...> были противозаконными актами, целью которых
было очистить
278
государственную администрацию от служащих периода независимости и
помочь прийти к власти в Эстонской республике коммунистическому режиму.
Из: I.Raamot. "Malestused...", lk. 166-170, 172-174 (пер. с эст.)
Вторжение советских войск в Эстонию
В понедельник, 17 июня 1940 года, началось вторжение советских войск в
Эстонию.<...>
В последние дни распространялись разного рода слухи о новых требованиях
русских в отношении Эстонии. Опасались увеличения числа советских войск,
находившихся на базах Эстонии, но в оккупацию в прямом смысле верить еще не
хотелось. <.. .>
Рано утром зазвонил телефон, и мы узнали, что происходит. Раяский
молочник, как обычно, вернулся из Тарту около десяти и привез нам всякие
новости. Самой удручающей из них была та, что советские войска уже к обеду
этого дня ожидались в Тарту со стороны Ряпинаского шоссе.
Мне до сих пор непонятно, почему наша военная контрразведка была
настолько слаба, что правительству республики даже за 24 часа не было
известно о вторжении русских.
Весь этот исторический день, т.е. 17 июня, мы провели в Рая и Юленурме
в недоумении. Слушали радио и обсуждали, что теперь будет с Эстонией и со
всеми нами и что предпринять, но никто из нас так и не смог предложить
какой-нибудь выход...
В тот же или на следующий день пришло известие, что колонна советских
войск движется по Вырускому шоссе в направлении Тарту. Когда ее стало видно
у нас в Реола, мы вышли на край шоссе, чтобы стать свидетелями этого
печального для Эстонии исторического события. <...> Семьи поселенцев с
Запада расположились на нашей стороне шоссе, а народ с мызы -- на своей
стороне. Таким образом, несколько десятков человек по обе стороны шоссе
следило за вступлением русских
При виде длинной моторизованной колонны, двигавшейся мимо нас,
любопытство постепенно уменьшалось, и на смену ему все больше и больше
приходило беспокойство о завтрашнем дне и о будущем. Число любопытных
мало-помалу стало сокращаться, и мы с женой в тревожном раздумье тоже
отправились назад в Рая. Я сразу потерял веру в свободу нашего народа и
почувствовал, что мы оказались полностью во власти русских. Утешительные
слова президента Пятса и правительства Вареса на следующий день нисколько
меня не успокоили, так как сопровождавшие их постановления и законы говорили
прямо противоположное.
Одновременно с военной оккупацией Эстонии началось и установление в ней
коммунистического режима. Основной политической целью была инкорпорация
Эстонской республики в состав Союза ССР в качестве одной из "свободных"
республик. Это было осуществлено, в нарушение эстонского законодательства,
уже 6 августа 1940 года. Началась советизация Эстонии, сопровождавшаяся
арестами, убийствами и ссылками в концлагеря в Сибирь, как это уже более 20
лет происходило в Советском Союзе. Все предвещало эстонскому народу беды и
страдания, а помощи против оккупантов ждать было неоткуда.
Жизнь брала свое, и ничего другого не оставалось, как подчиниться
судьбе, надеяться на лучшее будущее и, насколько возможно, продолжать свою
работу.
Началась пора сенокоса... Я приехал в Рая, чтобы воспользоваться
плодами своих трудов и порадоваться им, как обычно, но теперь все эти
чувства исчезли, вместо них появился страх за свою семью и собственную
жизнь. По ночам я больше не мог как следует заснуть. Такими бессонными
ночами взвешивал я любые возможности вырваться из когтей русских. Не
хотелось так легко поддаваться судьбе. Днем пытался с головой уйти в работу
и повседневные хлопоты, как это делали все, кто меня окружал.
Из Тарту поступали сообщения, что русские солдаты отправлены в казармы
и что им запрещено грабить и убивать в городе. Поговаривали об арестах
полицейских и тюремных охранников. Известное утешение находили в том, что
железнодорожное сообщение с Таллинном поддерживалось и было достаточно
регулярным.
279
Я поехал в Таллинн разузнать, как оценивают наше положение мои
таллиннские друзья и что они собираются предпринять. В Таллинне, как и в
Тарту, общество по-прежнему собиралось в кафе. Поскольку о политических
новостях, новых декретах и постановлениях и в Таллинне, и в Тарту узнавали
из одних и тех же газет, различий в информации не было. Сообщения и рассказы
о немногочисленных арестах, передаче магазинов и домов тоже не были
новостью, так как в то тревожное время разного рода известия или слухи
распространялись повсюду из уст в уста с удивительной скоростью.
Главной целью моей поездки в Таллинн был вовсе не сбор слухов и
многочисленных анекдотов о русских, на самом деле я хотел потихоньку
выяснить, можно ли мне надеяться на бегство - в первую очередь через залив в
Финляндию. Поговаривали тогда и о переселении вслед за немцами. Но в это мне
тогда не особенно верилось. На первом месте стояло все же бегство на лодке в
Финляндию или Швецию. Оставаться на родине я не желал ни в коем случае. Я
просто не мог себе представить, чтобы коммунисты могли вести себя в Эстонии
по-человечески и чтобы они рано или поздно не начали уничтожать буржуазию. Я
знал, что в Советском Союзе тюрьмы и лагеря смерти работали как и прежде,
хотя после революции 1917 года прошло уже более двадцати лет.
В отношении бегства трудным для меня было то, что как человек из
Тартумаа, я был мало знаком с жителями побережья. Другом, с которым я хотел
откровенно поделиться мыслями о политическом положении, был Рудольф Пенно.
Пенно находился в Таллинне, мы долго и доверительно беседовали. Мы оба были
пессимистами и наши взгляды совпадали. Оба мы видели возможность спасения от
русской оккупации в войне между Германией и Советским Союзом. Я был убежден,
что война начнется. Пенно не был в этом уверен. Однако мы оба сходились во
мнении, что как только Советский Союз бесшумно, но последовательно
ликвидирует в Эстонии все возможности противодействия и полностью отрежет
Эстонию от внешнего мира, заигрывание с народом прекратится и
коммунистический режим начнут насаждать насильственно. Так мы дошли до
вопроса о том, что мог бы любой из нас в таком положении предпринять для
спасения своей жизни и жизни своей семьи.
Я открыл свои карты, сказав, что подумываю о бегстве из Эстонии, и
спросил Пенно, может ли он помочь мне в этом через своих знакомых среди
жителей побережья. Пенно посерьезнел, замолчал и, казалось, задумался, что
мне ответить. Ответ Пенно был коротким и ясным - он уже договорился с одним
рыбаком с побережья. Он не собирается ставить об этом в известность семью
прежде, чем они выйдут в открытое море. Лодка вместительная, на ней хватит
места также для меня и моей семьи, если я захочу разделить с ним его судьбу.
Теперь была моя очередь серьезно задуматься, могу ли я принять такое решение
без участия своей семьи. Я решил согласиться и дал ему слово.
При более подробном обсуждении этого вопроса Пенно сказал, что бегство
намечено на конец лета, когда ночи станут более длинными и темными. Мы
договорились, что Пенно даст мне знать, когда мне с семьей ехать к нему в
гости. Там он устроит так, что мы вместе отправимся на море, чтобы показать
море и берег моим сыновьям. Мы только условились, что я не стану
предупреждать о бегстве свою семью и не возьму с собой никакого имущества,
которое, в случае, если нас поймают, дало бы повод предположить, что семья
знала о нашем намерении. Курс лодки и причину поездки также необходимо было
как можно дольше держать в тайне от домашних. Решено было направиться в
Финляндию.
Договоренность с Пенно оказалась для меня неожиданной, тут было о чем
задуматься, но лучшего решения я не нашел и поэтому отказываться не стал.
В середине июля мне сообщили, что Рудольф Пенно арестован... Пенно
пришлось пробыть в тюрьме с июля по ноябрь 1940 года - чуть меньше четырех
месяцев.
После освобождения из тюрьмы Пенно еще энергичнее приступил к
организации нового плана бегства из Эстонии и вскоре после того договорился
с одним рыбаком, включив и мою семью. В качестве места назначения
предусматривался остров Готланд, бегство должно было состояться ранней
весной 1941 года из одного пункта на южной стороне, который я не могу
назвать. Почему это не удалось осуществить Пенно, я не знаю. Я со своей
семьей в то время уже находился в Германии.
280
Из: A.Aarelaid. "Ikka kultuurilemoeldes" ("Думая о культуре"), Tallinn,
Virgela, 1998, lk. 123-131. (пер. с эст.)
Воспоминания:
ВАЙНО ВЯЛЬЯС, р. в 1931 г.
(общественный деятель, лидер ЦК КПЭ, посол СССР в странах Латинской
Америки).
Это политическое противостояние 1940 года проявилось и в том, что у нас
больше не было своего государства, пусть даже этот факт сам по себе не сразу
дошел до сознания людей. Государственный флаг использовали по-прежнему,
исчезновение государства еще не стало настолько очевидным. Думали, что
июньский переворот означает официальное установление советской власти, а что
Россия теперь снова подомнет нас под себя - так не думали. С детства в
памяти остались рассказы старших, в то время это было не так болезненно. Как
бы дико это сейчас ни звучало, но в 1939 году многим на Хийумаа базы дали
работу. Теперь мы о таких вещах вообще не думаем! На островах работы не
хватало, рабочие руки все время были в избытке. Базы дали крестьянам работу
и возможность заработка, с лошадью за трудодни платили хорошо. Люди
зарабатывали и благодарили новый порядок. В наших местах, в Тахкуна,
выселения из сел и принудительного отчуждения не было, ведь военные пришли
на пустое место и при этом платили за землю. На Пакри и в Палдиски людей
высылали, а на Хийумаа -- нет.
Говоря о 1940 годе, мы теперь забываем о земельном голоде, а ведь весь
вопрос как раз в земельной реформе и в тех, кто получал новую землю, их было
довольно значительное количество. На Хийумаа такого острого противостояния
не возникло. Я опять же не могу сказать, что повсюду так было, могу говорить
только о своем окружении. На Хийумаа больших, то есть свыше 60 гектаров,
хуторов было не так уж много. У нас в селе было одно место - Нууди, тамошний
хозяин просто сказал батраку, слушай, все равно отнимут, подай заявление и
бери этот кусок себе.
ФЕРДИНАНД ЭЙЗЕН, р. в 1914 г.
(общественный деятель, министр образования Эстонской ССР в 1960-1978
гг.) В 1940 году я только что женился, и мы с женой как раз решили
отправиться путешествовать на велосипедах, когда где-то по дороге услышали
по радио, что произошло. Мы сразу же вернулись назад в Таллинн, и мне как
сыну безземельного крестьянина поручили восстанавливать общегосударственный
союз трудового крестьянства. Первой нашей задачей был вопрос о заработной
плате рабочих государственных земледельческих хозяйств, с ним мы немного
замешкались, я еще получил за это по шапке. Вторым был вопрос обеспечения
землей безземельных - новоземельцев. Я тоже входил в состав комиссии,
которая этим занималась. Число желающих получить землю было так велико, что
у нас никогда не хватало времени, чтобы каждый раз кого-то посылать на
места. Ведь режим Пятса был очень суровый и жесткий, а поскольку теперь все
так повернулось, то это казалось неимоверной свободой. Я нигде об этом
раньше не говорил, но Яан Тыниссон приходил ко мне в Союз безземельного
крестьянства - и как же он ругал Пятса. Раз Пяте запретил все партии, то это
он был виноват в том, что случилось. Тыниссон говорил, что был бы полностью
согласен с этим переворотом, возникни он под сине-черно-белым флагом.
ЭВАЛЬД ТЫНИССОН, р. в 1928 г.
(доктор археологии)
В июне 1940 года люди не понимали, что происходило, даже те, от кого
этого следовало бы ожидать. Например, каждый год проходило собрание
кавалеров Креста свободы. Они имели право брать с собой сыновей. Мне
посчастливилось побывать на двух таких собраниях, в последний раз - в Пярну,
16 июня 1940 года. Люди там, на собрании, вообще не сознавали, что
происходило в то же самое время. В народе бытовало такое мнение, что куда-то
Эстония примкнуть все равно должна, то ли к востоку, то ли к западу.
Рассуждали скорее о том, с кем лучше идти дальше - с немцами или с русскими.
Кто побогаче - склонялись к немцам, кто победнее - к русским. Ни в коем
случае нельзя утверждать, что настроенность против русских была у эстонцев в
национальном самосознании, если не говорить об отдельных группах. Левая
281
интеллигенция и печать хорошо делали свое дело. Очень многие находились
в оппозиции к власти Пятса. Не было ясности в отношении будущего.
Изменение настроений стало заметно уже осенью 1940 года. Земельная
реформа оказалась сравнительно сдержанной. Ярвамаа она особо не коснулась -
там были мелкие хутора. С осени начались аресты. Лично для меня ясность в
происходящее внесло то, что случилось с эстонскими военными, с офицерами. А
также то, что все стало каким-то законспирированным, начали говорить
шепотом. Открыто больше ничего не обсуждалось, хотя раньше это было в селе
обычным делом.
Ясность наступила постепенно, по истечении месяцев. Еще в 1940 году
стало очевидным, что за спиной у нашего правительства стоит кто-то другой.
Запрещение флага привело к нагнетанию страстей. Но в остальном люди
занимались своим обычным делом -- время летнее, в селах работы было много.
Пора сенокоса отвлекала внимание крестьянина от всего остального. К известию
о начале войны отнеслись с воодушевлением, в общем-то, война уже какое-то
время витала в воздухе. Может быть, с воодушевлением - это слишком сильно
сказано, скорее, с облегчением. Многие мужчины ушли в лес, и в нашей семье
подумывали об этом, но никто не ушел. Надеялись, что война прекратит эту
русскую чушь. В нашей семье к немцам никогда хорошо не относились. Что-то
должно было быть слишком уж наперекосяк, чтобы их теперь ожидали с таким
нетерпением. Надеялись все же на их помощь, на освобождение. Опять же люди
не отдавали себе ясного отчета в том, что может произойти. Ведь все было так
неопределенно, непредсказуемо, запутано.
ЭАЯНСЕН,р. в 1921 г.
(доктор исторических наук)
По-моему, все эти события были для людей настоящим шоком. После каждого
крутого поворота испытывали ужас, он и держал в узде. Потом наступали
привыкание и приспособление, на это уже требовались годы. То, что
происходило в 1940 году, было очень чужим для меня. И когда стали приходить
вразброд солдаты частей Красной Армии и от них дурно пахло, когда с
устрашающим грохотом стали прилетать самолеты, это потрясало, как
столкновение с чем-то чужеродным. Дело было даже не в идеологии. 21 июня
1940 года я стояла перед дворцом в Кадриорге, когда туда, зажатое танками,
прибыло это жалкое войско -бесчисленная русская солдатня. В ту же секунду
стало понятно, что происходит. Пяте вышел на балкон и пропищал, мол, дорогие
сограждане и пр. Внизу стояли люди с красными флагами, которые что-то орали
в ответ. И тогда я заплакала, о республике, конечно, и о несчастном Пятсе.
Хотя в наших кругах Пятса не жаловали, но все-таки он был свой. Потом пришло
ужасное и чужое.
ИНГРИД РЮЙТЕЛЬ, р. в 1935 г.
(доктор фольклористики)
Помню, в четыре года я спросила отца, что такое Россия и Германия. Отец
ответил: "Это два волкодава, которые хотят проглотить Эстонию. Нам надо
выбрать кого-то одного. Один, может быть, еще даст нам выжить, а вдвоем они
нас на кусочки раздерут". Этот рассказ вызвал гнетущий ужас.
ХАЛЬЯНД УДАМ, р. в 1936 г.
(писатель, составитель энциклопедии)
Установление советского строя - это мое первое воспоминание о себе. У
моих родителей был хутор недалеко от Равила. Бабушка с дедушкой из
Виру-Нигула были у нас в гостях и как раз в то воскресенье собрались пойти в
церковь. В воскресенье к вечеру они все еще не вернулись, и мы были страшно
напуганы. Начиная с 16 июня, они в течение трех дней не могли перейти через
шоссе Таллинн-Нарва, так как дорога была забита русскими войсками. С тех пор
во мне фундаментально запечатлелся ужас перед этой чуждой силой.
Всеобъемлющий ужас перед чуждым миром. Этот ужас возник и возвращался снова
и снова. Особенно жуткими были поворотные моменты: в сентябре 1944 года
снова возникло острое чувство ужаса, в марте 1949 года я почувствовал страх
смерти.
282
Из: "Минувшее. Исторический альманах...", с. 148-149.
Обращение президента Эстонской республики К.Пятса к эстонскому народу в
июле 1940 г.:
Так как теперь перешли к совсем иному государственному строю, я считаю
свои полномочия оконченными. Благодарю народ за оказанное мне доверие и
прошу отныне вверить себя заботам премьер-министра Й.Вареса.
К.Пятс.
Президент Э.Р.
Опубликование обращения было запрещено.
Из: H.Laretei. "Saatuse indnguka.nmks...", lk. 211-216. (пер. сэст.)
Закрытие посольства
Все эстонские посольства в странах, в которых из-за их отношения к
оккупационному режиму невозможно было продолжать деятельность посольств,
прекратили свою деятельность одновременно и без получения предварительных
инструкций из Таллинна. Это произошло после того, как коммунистическая
Государственная дума решила выдвинуть просьбу о принятии Эстонии в состав
Советского Союза.
24 июля 1940 года в Стокгольме я передал заместителю министра
иностранных дел К.Г.Вестману ноту следующего содержания:
"Как Вам известно, учреждение, называющее себя Государственной думой
Эстонии, 21 и 22 июля решило провозгласить Эстонскую Республику советской
социалистической республикой и присоединить ее к Советскому Союзу,
представив правительству соответствующую просьбу о принятии.
Эти решения нельзя считать законными и отвечающими воле народа по
следующим причинам:
А. Избрание этой так называемой думы проходило на основе незаконно
измененного закона о выборах и под давлением советских воинских частей, что
противоречит пакту о взаимопомощи, подписанному 28 сентября 1939 г., в
котором Советский Союз обязался не нарушать суверенитета и не вмешиваться во
внутренние дела Эстонской Республики.
В. На выборах не соблюдался даже измененный закон о выборах, поскольку
был представлен только один список "Союза трудового народа", а все другие
были не допущены по различным абсурдным причинам.
На выборах также не была обеспечена секретность и свобода участия в
выборах.
Нет смысла перечислять все другие нарушения, характеризовавшие выборы
14 и 15 июля.
С. В платформе, опубликованной перед выборами и содержавшей план
деятельности выдвинутых монопольных кандидатов, не говорилось ни слова о
намерении покончить с независимостью Эстонской Республики и присоединить ее
к Советскому Союзу, такие лозунги появились лишь после выборов, тем самым
избиратели были обмануты.
Уже то, что правительство прибегло к такой низменной, лживой политике,
ясно показывает, что лидеры, хотя и использовали максимум возможностей, все
же не хотели раскрывать свои секретные намерения, боясь сильного
противостояния.
D. Даже в случае, если бы Государственную думу избрали законно, у нее
не было бы права изменить государственный строй и определенно не было бы
полномочий объединять Эстонию с иностранным государством, так как закон
требует, чтобы два парламента сначала утвердили изменения в Конституции и
лишь потом провозгласили их.
Кроме того, по имеющимся у меня сведениям, президент Эстонской
Республики находится сейчас под стражей советских военных, и этот факт
позволяет сомневаться, что законы, изданные начиная с 21 июня, изданы с его
одобрения и вообще содержат его подпись.
283
Учитывая все это, я считаю, что у этих законов так называемой
Государственной думы, которые были приняты вопреки Конституции Эстонии и при
обмане народа, нет морального и правового основания, и что эти решения не
выражают действительной воли эстонского народа, следовательно я не могу
считать эти решения, принятые при помощи обмана, насилия и нарушения
законодательства, имеющими силу в отношении эстонского народа и меня как его
представителя.
Поэтому я выражаю желание эстонского народа и обращаюсь с просьбой к
правительству Его Величества не признавать изменений, принятых в отношении
международного статуса моей страны при помощи насилия и давления.
Прошу вас принять, господин министр, выражение моей самой глубокой
признательности."
Помимо этого я устно высказал озабоченность тем, что советская
оккупация может стать роковой для эстонского народа, потому что в Москве уже
давно подумывали о том, как ликвидировать барьер, блокировавший выход
русских к Балтийскому морю, и стать хозяевами Балтийского моря.
Прочитав ноту, К.Г.Вестман выразил явно неподдельное сочувствие.
К.Г.Вестман считался другом Балтийских государств и от наших представителей
в Лиге наций я слышал только хорошие отзывы о сотрудничестве с
К.Г.Вестманом. "Но, - добавил Вестман, - Швеция не может не признавать
сложившегося положения". Выяснилось, что Швеция признала инкорпорацию
Эстонии в состав Советского Союза по меньшей мере de facto. To, что она
сделала и признание dejure, стало известно намного позже.
Работа посольства продолжалась еще некоторое время, хотя всем нам было
известно, что признание de facto со стороны Швеции заставит нас рано или
поздно прекратить свою деятельность.
Сотрудничество между посланниками трех Балтийских стран в этот период
было очень тесным. Почти каждый день проводились совместные собрания для
обсуждения и оценки событий. Совместно были выработаны и переданы в
министерство иностранных дел ноты, первые наброски которых были составлены
автором этого текста. После принятия Балтийских стран в состав Советского
Союза все три посланника получили указание от своих стран о передаче
посольств посольству Советского Союза в Стокгольме. Все также получили
письма от госпожи Коллонтай, в которых она просила придти в советское
посольство "для обсуждения будущего посольств Балтийских стран". Эти письма
были проигнорированы. Единогласно решили не передавать посольства русским,
хотя вопрос о том, что делать с посольствами, представлял собой серьезную
головоломку. Нужно было выбирать между добровольной ликвидацией посольств
или захватом их с помощью полиции. Мы не сомневались, что Швеция пойдет и на
такой шаг, так как при приходе к власти Франко в Испании посольство Испании
в Швеции было отобрано с помощью полиции у посла демократической Испании,
отказавшегося передать его добровольно. После длительных обсуждений мы
пришли к единому мнению о том, что в будущем нам может пригодиться помощь
такого близкого соседа, как Швеция, поэтому не стоит зря осложнять
отношения. Прием иммигрантов в Швеции в 1944 г. показал, что наши
предположения оправдались. Мы решили передать ценности из посольства
шведскому министерству иностранных дел в случае согласия последнего. Как
будет видно из последующего описания, шведское министерство иностранных дел
попыталось обойти передачу посольств напрямую. Последующую цепь событий
лучше всего представит протокол, составленный несколько лет спустя в
американском консульстве, поэтому я публикую этот протокол в дословном
переводе.
"Королевство Швеции Стокгольм
Посольство Соединенных Штатов Америки
Ко мне, Ф.Сигмонду, полномочному и постоянному консулу Соединенных
Штатов Америки данного консульского округа, явился лично господин Хейнрих
Ларетей, который после предусмотренной законом присяги рассказывает,
что он, гражданин Эстонии, родившийся 4 января 1892 г. в Эстонии и
являющийся посланником Эстонии в Стокгольме с сентября 1936 г., дает
следующее разъяснение:
284
21-22 июля 1940 г. парламент Эстонии под давлением оккупационных
властей принял решение высказать просьбу об инкорпорации Эстонии в состав
Советского Союза,
24 июля я передал ноту заместителю шведского министра иностранных дел
господину К.Г.Вестману, в которой я объяснил, что решение 21-22 июля
недействительно с точки зрения Конституции Эстонии, и попросил правительство
Швеции не признавать изменения международного статуса Эстонии, которое могло
бы последовать вслед за этим актом насилия,
господин К.Г.Вестман ответил мне, что у Швеции нет другого выхода, как
только признать данные обстоятельства,
не признавая неконституционные изменения в Эстонии, я не мог выполнять
поручения находящегося в Эстонии марионеточного правительства, требующего
передачи имущества посольства советскому посольству в Стокгольме, и
поскольку у меня не было возможности продолжать деятельность посольства, я
согласился передать все имущество шведскому министерству иностранных дел,
13 августа 1940 г. я получил от шведского министерства иностранных дел
заявление, в котором говорилось: "Согласно договоренности, передача
помещений и инвентаря посольства состоится в пятницу, 16 августа 1940 г. в
9.30 в канцелярии посольства, Остермалмсгатан 43-IV, а также после этого в
квартире посланника, Стурегатан 16-11. В качестве представителя советской
стороны при этом будет присутствовать советник посольства А.Плахин...",
из этого заявления я понял, что шведское министерство иностранных дел
полагает, что мы прямо передадим посольство советскому посольству в
присутствии представителя шведского министерства иностранных дел,
отказавшись от этого, я послал секретаря господина Э.Пярла в
министерство иностранных дел с заявлением, что я не собираюсь добровольно
передавать свое посольство советскому, такое же заявление появилось и в
шведских газетах. Тогда была принята договоренность, что эстонское
посольство передаст ключи от канцелярии посольства представителю шведского
министерства иностранных дел без присутствия при этом представителя
советского посольства. Это и произошло 16 августа 1940 г. В тот же день
шведский представитель передал ключи представителю советского посольства,
данная акция показала мне, что шведское правительство признало
инкорпорацию Эстонии в состав Советского Союза уже в 1940 году, и этот факт
подтвердился заявлениями министра иностранных дел в 1944 и 1945 годах,
и на этом присягнувший свидетель закончил свое объяснение".
Заявление для шведского министерства иностранных дел и прессы,
упомянутое в протоколе, было следующего содержания:
"В связи со статьей, опубликованной 15 августа 1940 года в Вашей
уважаемой газете под заголовком "Балтийские посольства передаются советским
представителям", эстонское посольство имеет честь сообщить и просит Вас
опубликовать следующее:
1. Не соответствует действительности тот факт, что эстонское посольство
в Стокгольме передается советским представителям. В связи с тем, что
эстонские посольства за границей не признали антиконституционное
присоединение Эстонской Республики к Советскому Союзу, не может быть и речи
о добровольной передаче эстонских посольств Советскому Союзу.
2. Поскольку военная оккупация Эстонии не позволяет сейчас продолжить
деятельность посольства, возможно, что после некоторых раздумий посольство
попросит о предоставлении возможности передать имущество и архив посольства
шведскому министерству иностранных дел. Стокгольм, 15 августа 1940 года".
Это заявление было опубликовано в некоторых газетах полностью, а в
других - в сокращенном варианте. Из него следовало, что не было никакой
договоренности о передаче посольства русским. В тот же день, когда секретарь
Пярл показал текст сообщения, предназначенный для публикации в газетах,
секретарю министерства иностранных дел господину Нюландеру, который
собственноручно также внес некоторые стилистические исправления, я сообщил в
министерство иностранных дел по телефону, что если Швеция будет настаивать
на передаче посольства русским, им придется обращаться за помощью к полиции,
поскольку я категорически отказываюсь передавать посольство русским.
Понятно, что своим
285
сообщением министерство иностранных дел хотело поставить нас перед
свершившимся фактом, что, однако, не удалось. События приняли такой оборот,
что уже не могло быть и речи о передаче архива, который был изъят из
посольства и помещен в надежное место для хранения.
В то же время 6 августа, или в день инкорпорации Эстонии, я получил из
Таллинна следующую телеграмму:
"Выезжайте немедленно для дачи объяснений в Таллинн, Мининдел 1568".
В ответ я послал следующую телеграмму:
"Сообщаю, что я и дипломатический корпус посольства в Стокгольме не
считаем решение о присоединении Эстонии к Союзу Советских Социалистических
Республик конституционным и отвечающим желанию народного большинства.
Ларетей, эстонский посланник.
7 августа, 17.30".
Вскоре после этого я услышал по радио, что меня заочно приговорили к
смерти и что мое имущество решили конфисковать.
Таким образом, деятельность посольства в Стокгольме закончилась 15
августа 1940 г., тем же числом датирован и мой последний приказ номер 14,
который звучит так: "Поскольку Эстонская Республика присоединена к
Советскому Союзу неконституционным путем и вопреки желанию подавляющего
большинства народа, а шведское правительство попросило меня передать
посольство Советскому Союзу, с сегодняшнего дня я прекращаю деятельность
посольства. В связи с тем, что я не могу передать посольство
неконституционному правительству, я отдаю распоряжение передать ключи от
моей квартиры и посольства представителю шведского министерства иностранных
дел, а если он откажется их принять, оставить их в его присутствии на столе
в посольстве.
Пользуясь случаем, я хочу выразить искреннюю благодарность всем своим
коллегам за дружеское и доверительное отношение и сотрудничество, создавшие
в посольстве сердечную атмосферу и облегчившие работу посольства в последний
трудный период". Представитель шведского министерства иностранных дел все же
принял ключи, и посольство не пришлось оставлять на волю божью.
Из: A. Warma. "Diplomaadi kroonika" ("Хроника дипломата"), Eesti
kirjanike kooperatiiv, s.a;
lk. 133-Ш. (пер. сэст.)
Советский ультиматум и оккупация
С точки зрения историка я считаю нецелесообразным касаться здесь всех
дискуссий в дипломатических кругах Хельсинки в следующие несколько месяцев
после Зимней войны. Отголоски, попадавшие по частным каналам из Таллинна в
Хельсинки, а также неоднозначные намеки, источником которых я считал
немецких военных, - все это вызывало множество волнений. Когда до Хельсинки
стали доходить сообщения об ультиматуме Советского Союза Эстонии, я 17 июня
связался по телефону с министерством иностранных дел, чтобы выяснить
ситуацию. К телефону подошел сам министр иностранных дел Пийп и подавленным
голосом проинформировал меня об ультиматуме Советского Союза. Прочитав его
содержание, он добавил грустно: можешь сам представить себе позицию
правительства республики. Нам пришлось подчиниться ультиматуму. После этого
можно было ожидать самого худшего со стороны Советского Союза.
После того, как через прессу стало известно о "демонстрациях" в
Таллинне, о последовавшем роспуске правительства Улуотса и назначении
"правительства" Вареса, настало время занять конкретную позицию в вопросе о
дальнейшей судьбе посольства. Несмотря на то, что "правительство" Вареса
было назначено президентом Пятсом, министр иностранных дел Николай Андрезен
предписал всем посольствам строго отрицать "злые слухи" о том, что будто бы
Эстонию собираются присоединять к Советскому Союзу.
286
Я связался с заведующим политическим отделом министерства иностранных
дел Финляндии, доверительно описав ему ситуацию в Таллинне в соответствии с
тем, что сам узнал о положении дел от министра А.Пиипа и что позже было
дополнено информацией от секретаря посольства Котсара, находившегося в
Таллинне на Балтийских днях, а также еще более подробно - и от моей супруги.
У них были сложности с возвращением в Хельсинки. Корабль, курсирующий между
Таллинном и Хельсинки, должен был, по требованию русских, сделать крюк и
остановиться в порту Палдиски. Основными пассажирами этого корабля были
русские, в разговорах которых мелькали слова вроде "бывшие дипломаты",
произнесенные в адрес моей жены и господина Котсара.
В министерстве иностранных дел я говорил с советником по политическим
вопросам о возможности рассмотрения в ближайшее время проблем, которые могут
возникнуть в связи с представительством Эстонской республики в Финляндии. Мы
договорились, что официально я не поставлю вопрос, пока для этого не будет
формального основания. Внешнеполитическое положение Финляндии заставляет
министерство иностранных дел занять позицию, согласно которой Константин
Пяте остается по-прежнему президентом Эстонии и поэтому назначенное им
правительство тоже законно, хотя и было известно, что оно образовано по
указке эмиссара советского правительства Жданова. Министерство иностранных
дел в Хельсинки также придерживалось мнения, что пока финскому правительству
не дадут каких-либо указаний от эстонского правительства в отношении
посольства, в компетенцию посланника входит решение того, как осуществлять
деятельность посольства.
Когда 22 июля 1940 г. собрание, назвавшее себя Государственной думой
безо всякого на то законного основания, решило обратиться к Советскому Союзу
с просьбой, чтобы Эстонию приняли в состав Советского Союза в качестве
республики, я снова высказал пожелание получить разъяснение от министерства
иностранных дел Финляндии - как отнесется финское правительство к вопросу о
продолжении полномочий эстонского посольства в случае, если Эстонию
присоединят к Советскому Союзу, чего можно было опасаться. Мне ответили, что
ситуация, в которой Финляндия сейчас находится, не позволяет финскому
правительству гарантировать дальнейшее существование посольства Эстонии.
Если Советский Союз официально потребует закрытия посольства, Финляндия
будет вынуждена выполнить это требование. Чтобы не ставить финское
правительство перед такой проблемой, когда пришлось бы принимать решения,
которые можно трактовать как признание присоединения Эстонии de jure,
эстонскому посланнику надо самому, не вовлекая в это финское правительство,
найти подходящее решение. В любом случае было высказано настоятельное
пожелание, чтобы я не совершал обструкцию при передаче посольства. Кроме
того, министр иностранных дел подчеркнул, что весь инвентарь и все
сбережения, значащиеся по официальным документам, должны были оставаться в
посольстве. В противном случае Советский Союз мог бы потребовать выдачи
персонала посольства, обвиняя его в незаконном присвоении чужого имущества.
После выполнения этих требований финское правительство надеется, что оно
могло бы предоставить персоналу посольства и самому посланнику политическое
убежище. Во избежание недоразумений, министерство иностранных дел Финляндии
предлагало составить письменный акт о передаче всего имущества, который
подтверждал бы, что все имущество посольства находится в сохранности. В
качестве свидетелей были предложены двое уважаемых финских граждан, которые
поставили бы свои подписи под актом. Больше министерство иностранных дел в
этот вопрос не вмешивалось, за исключением одной детали. Недели через
три-четыре после того, как мы уже должны были покинуть здание посольства,
меня пригласили в министерство иностранных дел и проинформировали, что
Советский Союз обвинил меня в незаконном присвоении служебной машины, и
попросили доказать, что эта машина действительно принадлежит лично мне.
После того, как я представил документ о покупке машины, меня больше никто не
беспокоил.
Со своей стороны я проинформировал министерство иностранных дел о том,
что собираюсь, когда настанет момент, предъявить финскому министру
иностранных дел ноту, в которой я выражу протест против действий Советского
Союза в Эстонии, а также сообщу, как устроятся дела в посольстве в
Хельсинки. Помощник министра иностранных дел выразил желание ознакомиться с
содержанием ноты до ее официальной передачи. Выразив согласие, я отнес
проект ноты помощнику министра иностранных дел д-ру Пакаслахти. Содержание
ноты удовлетворило его, кроме одного слова. В ноте было сказано, что,
учитывая действительное
287
состояние дел, я решил и считаю целесообразным приостановить
деятельность посольства и подчиненных ему консульств с 7 августа. Слово
"приостановить" не было одобрено помощником министра. Он высказал пожелание
заменить его словом "прекратить". Когда 7 августа я наконец лично передал
ноту помощнику министра в министерство иностранных дел Финляндии, он
внимательно прочитал все и нервно отметил: "И все же здесь слово
-приостановить". Я отвечал, что в полномочия посла не входит ликвидация
посольства, но лишь приостановка его деятельности в чрезвычайной ситуации:
"Я хочу в своих решениях оставаться в рамках закона. К тому же я уверен, что
придет время, когда вы убедитесь, что этим словом мы защищаем интересы как
Эстонии, так и Финляндии". Ноту приняли в первоначальном варианте.
Коротко содержание ноты было следующим:
В первом абзаце я сообщаю о решении приостановить деятельность
посольства и консульств в Финляндии.
Во втором абзаце я подчеркиваю, что присоединение Эстонии к Советскому
Союзу прошло под прямым давлением со стороны Красной армии, с грубыми
нарушениями Конституции Эстонской республики и договоров между Эстонией и
Советским Союзом, а также отмечаю, что имела место фальсификация воли
эстонского народа. В конце ноты я сообщаю, что не считаю себя состоящим на
службе ни Советского Союза, ни его республики, а также не считаю себя
гражданином Советского Союза. Примерно такие же ноты я представил всем
аккредитованным послам и посланникам.
Из посольства мы ушли вечером 6 августа, когда по радио сообщили, что
Эстонию приняли в состав Советского Союза в качестве одной из республик. В
присутствии доверенных лиц министерства иностранных дел, я опечатал двери
посольства. Я оставил сторожа от фирмы по охране недвижимости, которому
приказал никого не пускать на территорию посольства без моего разрешения.
Ключи я отдал на хранение в ту же фирму, после того как два крупнейших банка
отказали мне в их депонировании, а министерство иностранных дел посоветовало
мне не иметь их при себе, кроме того, я и сам не хотел этого.
Еще до того, как помещения посольства опустели, весь секретный архив
был сожжен, так как я боялся, что в противном случае он может попасть в
чужие руки. Флаг и печать эстонского посольства я взял себе на хранение.
По совету министерства иностранных дел Финляндии, сразу же после ухода
из посольства (6.08.1940) я сообщил министерству иностранных дел в Таллинне,
что деятельность посольства и консульств прекращена, и весь персонал отпущен
в очередной отпуск, предусмотренный законом. Я также ушел в отпуск. В
телеграмме я добавил, что не считаю себя служащим и гражданином Советского
Союза или его республики.
В действительности. Советский Союз принял помещения посольства Эстонии
в Хельсинки через несколько дней после того, как нам пришлось их покинуть.
Говорили, что русские потребовали от министерства иностранных дел вызвать
полицию, чтобы убрать вооруженного сторожа и достать ключи из хранилища.
Приведу небольшое замечание для характеристики советской политики.
Сразу же после того, как "парламент" Жданова принял решение о присоединении
Эстонии к Советскому Союзу, посол Советского Союза в Хельсинки Зотов пожелал
встретиться со мной в посольстве Эстонии. Он вошел с букетом роз для моей
жены и с напускной радостью поздравил с объединением, которое, по его
словам, сулит эстонскому народу невиданные преимущества и безопасность.
"Эстонии и Вам лично, - добавил он, - было бы полезно, если бы Вы послали
поздравление Сталину в связи с этим событием". Далее он принес свои
извинения за то, что дал номер телефона посольства командующему Балтийским
флотом в Таллинне, от которого он ожидает ответа по одному срочному вопросу.
И вскоре позвонили из Таллинна. Я подумал, что этот звонок был лишь
проверкой того, действительно ли Зотов в это время находился в посольстве
Эстонии.
Я ответил послу Советского Союза, что могу принять его поздравления
лишь в качестве сочувствия, и что я поражен вероломной политикой Советского
Союза. Предложение послать поздравления по этому поводу Сталину было иронией
по отношению ко мне и моему народу. Несмотря на мой четкий ответ, он еще
долгое время пытался переубедить меня.
На следующий день я связался по телефону с министерством иностранных
дел в Таллинне. К телефону подошел ждановский министр иностранных дел Ниголь
Андрезен. Наш разговор
288
был коротким. Я: "От Вас поступило циркулярное письмо, в котором велено
опровергать все происходившее в Таллинне. Что будет дальше?" Он: "События
идут своим чередом. Помощник министра Н.Каазик получил задание выработать
правила поведения посланников в отношении посольств. Скоро увидимся в
Таллинне", - добавил Н.Андрезен. На этом телефонный разговор закончился.
Из: KPusta. "Saadikupaevik...", lk. 213-216. (пер. с зет.)
Моя аудиенция с министром иностранных дел Бодуэном была устроена моим
старым другом господином Лемери, колониальным министром.
Бодуэн, молодой человек, бывший эксперт по экономике и член правления
банка Базеля. открыл дверь на мой стук и проводил меня в другую комнату, в
рабочий кабинет, где стоял его раскладной диван.
Беседу я начал с того, что перечислил свои прежние титулы и рассказал о
своей деятельности. Я попросил министра не верить тому, что Эстония и другие
Балтийские государства сами выступили с требованием и даже просьбой (!) о
присоединении их к Советской России. Министру должно было быть ясно, что
народное голосование в этих странах было проведено методами обмана и
давления, и должно было явиться лишь легальной завесой для нарушения
"Балтийских пактов", поскольку эти пакты запрещали вмешательство Москвы во
внутренние дела Балтийских стран, в их политический и экономический строй.
Бодуэн сказал, что ему все понятно: Москва пользуется ситуацией, чтобы
удовлетворить свои агрессивные и экспансионистские амбиции. За Балтийскими
странами последует Финляндия, Советский Союз уже пытается разжечь ссору с
Хельсинки. Поскольку это сейчас происходит под прикрытием договора с
Германией, несомненно, что интересы России и Германии столкнутся, возможно,
уже в ближайшем будущем. А что может предпринять против этого Франция, при
своем нынешнем бессилии? В ее протестах, высказанных в адрес Москвы, не было
бы никакого толку.
Я ответил, что я и не прошу заявлений протеста. Я лишь прошу, чтобы
французское правительство не торопилось признавать dejure этот акт насилия.
Пусть те немногие эстонцы, которые находятся во Франции со своими
национальными паспортами, останутся эстонцами, как и находящиеся здесь
грузины, поляки, чехи и т.д.
Бодуэн пообещал поговорить об этом в правительстве, он заверил меня,
что в любом случае я могу положиться на то, что во Франции к эстонцам не
будут относиться враждебно. Я добавил еще, что надеюсь в ближайшее время
направиться в Америку, где уже находятся дочь и зять, и куда я хочу послать
еще сына из Англии. Может быть, у меня найдется, что сказать американцам о
Балтийских странах, а также о Франции, где я провел много лет в качестве
представителя своей страны и народа.
Поскольку в Америку путь шел через Лиссабон, нужно было затребовать
французскую, испанскую, португальскую и американскую визы для моего
эстонского дипломатического паспорта и для моей жены. Самой важной из них
была бессрочная виза представителя США Роберта Мэрви, выданная "для
выполнения особой миссии". Последним сообщением из свободной Эстонии было
письмо Пийпа от 7 июня, которое я получил в Бордо. А позже в наше
консульство в Бордо на мое имя пришла телеграмма из оккупированного
министерства иностранных дел, в которой говорилось, что я уволен "из-за
ликвидации должности".
В Лиссабон мы прибыли 17 июля и сняли комнату в гостинице с пансионом.
Проезжая через Испанию, я случайно встретил на улице Барселоны Иоханнеса
Э.Маркуса, бывшего посланника в Будапеште. По его сведениям, президента
Пятса со всей семьей отвезли в Воронеж, Лайдонера с супругой "пригласили" в
Москву, Ээнпалу и Йоакима Пухка сняли с финского корабля и расстреляли,
бывший министр внутренних дел Рыук и его помощник Тенсо покончили с собой. О
Яане Тыниссоне и о других он ничего не знал. Он звонил из Будапешта Ларстею
в Стокгольм, Меллерсону в Берлин, Сельтеру в Женеву и Леппику в Рим. Никто
из них не собирался подчиниться приказу нового эстонского министерства
иностранных дел и уехать домой. Во время его телефонного разговора в нашем
посольстве в Стокгольме (4-5 августа) комиссар по особым делам Сяре принимал
архивы. В Будапеште некто из страны
289
Советов тоже приходил внушать, а потом и угрожать Маркусу, чтобы тот
уехал домой. Тогда венгерские власти поставили на дверях охрану, и у Маркуса
было две недели сроку для ликвидации своих дел. На вокзале его провожал
заведующий протокольного отдела венгерского посольства и немецкий посол с
женой. По сообщению португальских газет, посланники Латвии и Литвы в Берлине
отказались принять московских "преемников", в отличие от эстонского
посольства (?). Уже в Виши мы знали, что российское посольство в Париже
потребовало закрытия посольств Балтийских стран сразу же в начале немецкой
оккупации, но ключи от посольств передали русским через парижского префекта
полиции лишь в августе. По окончании германско-российской дружбы 22 июня
1941 года немцы взяли эти дома под свою опеку, а с 1944 года, после прихода
к власти французского движения сопротивления, эти дома опять оказались во
власти русских.
15 августа я прочитал в газете "Свенска Дагбладет", что в Стокгольме
дома посольств Балтийских стран переданы советским представителям через
шведское министерство иностранных дел. Газета добавила от себя, что все это
прошло без осложнений, не так, как в Берлине, где литовский посол Шкирпа
созвал сотрудников своего посольства и произнес речь о последнем уголке
свободной Литвы, который следовало отдать, после чего на здании посольства
подняли литовский флаг с траурной ленточкой. Два часа спустя приехали
советские на трех машинах и первым делом сорвали литовский флаг. <...>
В Лиссабоне я встретил советника литовского посольства Иозефа Кайакаса
(нынешний представитель Литвы в Вашингтоне), ожидавшего корабль для отплытия
в США. По его сведениям, литовского министра иностранных дел Урбшиса, как и
латвийского Мунтерса, пригласили с женой в Россию и поселили в Подмосковье.
В Россию отвезли и Волдемараса. Президент Сметона с многочисленным
окружением находится в Кенигсберге так же, как и сбежавший в Германию бывший
премьер-министр Гальванаускас. Из Эстонии, вроде бы, было намного сложнее
выбраться.
Из: Eesti riikja rahvas II maailmasojas..., Ik. 15-16. (пер. с зет.)
Протест в Лондоне А. Торма
После оккупации Германией весной и в начале лета 1940 г. многих
западно-европейских государств поддерживать связь между Лондоном и Таллинном
становилось все труднее, приходилось довольствоваться короткими
телеграммами. Однако в печати время от времени появлялись сообщения о том,
как происходила подготовка к выборам 14-15 июля и как проходили сами выборы.
Особенно симптоматичными были ежедневные новости, которые сразу после
выборов стали передавать по московскому радио. В них говорилось об
"импровизированных манифестациях" во многих районах Эстонии, на которых
народные массы требовали присоединения к Советскому Союзу. Мы в Лондоне по
праву могли сомневаться, были ли вообще в Эстонии подобные выступления,
однако цель этих сообщений в новостях была очевидной.
Когда в понедельник, 22 июля, пресса принесла известия о том, что
"народные представительства" в Таллинне, Риге и Каунасе решили объявить
Эстонию, Латвию и Литву советскими республиками и что следует ожидать
скорого присоединения этих республик к Советскому Союзу, посланники
Балтийских государств в Лондоне немедленно попросили о встрече с министром
иностранных дел или его заместителем. Мне была назначена встреча на утро
следующего дня. Вечером 22 июля представитель отдела прессы министерства
иностранных дел на обычной пресс-конференции в министерстве информации
заявил, что государственные органы, избранные в Балтийских государствах под
давлением Советского Союза, решили пожертвовать независимостью.
Представитель министерства отметил, что Великобритания всегда была
заинтересована в независимости Балтийских государств, и по этой причине
данное решение весьма прискорбно (very saddening).
Утром 23 июля я лично передал в министерство иностранных дел ноту
протеста, в которой обращал внимание на борьбу эстонского народа в
Освободительной войне, крупные успехи в
290
годы независимости и явное давление Советского Союза, под которым
происходили выборы 14-15 июля. Я отметил, что вся имеющаяся в распоряжении
информация бесспорно опровергает утверждения, что эстонский народ якобы по
своей доброй воле решил присоединиться к Советскому Союзу. Я попросил
правительство Великобритании отказаться от признания инкорпорации Эстонии в
состав Советского Союза, поскольку это очевидно происходит под нажимом
извне, в полном противоречии с конституционным порядком Эстонии и
международным правом.
К ноте был приложен более обширный меморандум, содержавший подробный
юридический анализ произошедших событий в свете действующего у нас Основного
закона. Задачей этого документа было показать на конкретных примерах, какое
циничное своеволие было применено по отношению к нашим наиважнейшим
государственно-правовым нормам для того, чтобы придать произошедшему акту
насилия видимость законности.
В тот же день аналогичные ноты были представлены в министерство
иностраных дел Великобритании посланниками Латвии и Литвы в Лондоне.
После посещения министерства иностранных дел я передал официальное
сообщение о предпринятом шаге в прессу. Его немедленно распространили в
телеграммах агенства "Рейтер" и передали по британскому радио. Вечером того
же дня мы услышали повторение сообщения в передачах других государств.
Хотя протесты посланников Балтийских государств и получили широкое
освещение в английских газетах, но немного было тех, кто верил, что в
ближайшее время не произойдет признания аннексии. Некоторые полагали, что
покорение Балтийских государств без войны может даже создать предпосылки для
улучшения советско-британских отношений, которые после гарантий,
предоставленных Польше, были не особенно дружественными. Другие, особенно
те, кто был ближе знаком с нашим положением, сочувствовали нам, однако все
же с тревогой смотрели в будущее. Посольства Абиссинии и Албании, например,
после покорения этих государств Италией просуществовали недолго, поскольку
новый порядок по прошествии сравнительно короткого времени получил
международное признание. Притом, что все это произошло еще в дни
существования Лиги наций. Судьба посольства Чехословакии летом 1939 г. также
была уже по существу решена. Лишь начавшаяся война спасла его от закрытия.
В конце августа в Лондон пришло первое - и единственное - письмо от
министра иностранных дел правительства Вареса. Письмо было помечено 1-м июля
и, таким образом, было в пути почти два месяца. По-видимому, это один из
действительно немногих сохранившихся документов, отправленных в тот период
из Таллинна, поэтому небезынтересно было бы остановиться на нем.
Письмо Н.Андрезена, направленное зарубежным представителям для
информирования, достаточно пространно. Оно начинается с обзора развития
событий после заключения в сентябре 1939 г. пакта о взаимопомощи, при этом
подробно рассматриваются внешнеполитическая ориентация Эстонии, а также
значение и задачи вооруженных сил Эстонии в новой ситуации. Далее Н.Андрезен
подчеркивает, что "нынешнее положение никоим образом не влияет на нашу
политику невмешательства". Однако, поскольку Эстония находится в
союзнических отношениях с СССР, пишет Андрезен, "наш неизменный нейтралитет
в отношении других государств должен подчиняться пакту. Таким образом, наша
политика невмешательства ограничена господствующими в той или иной стране
отношениями с Советским Союзом. Но и тут подчеркнем, что такая точка зрения
проистекает, в соответствии с нашими убеждениями, из интересов нашей страны
и народа". О будущем Эстонии Андрезен пишет: "Все слухи о протекторате и
прочие подобные измышления, само собой разумеется, недопустимы, как интриги
против пакта. Пережив большой перелом во внутренней политике и социальной
сфере, Эстония все-таки останется независимым государством, чей суверенитет
гарантируется Советским Союзом".
Но, с другой стороны. Советская Россия пыталась делать все, что только
было в ее силах, чтобы добиться признания аннексии, а тем самым закрытия
представительств Балтийских государств и передачи золота, депонированного в
Лондоне центральными банками Балтийских государств, вкладов в других банках,
а также задержанных в английских гаванях эстонских и латвийских судов.
Поскольку Великобритания к тому времени вела борьбу не на жизнь, а на смерть
с противником, который уже стал, казалось, хозяином западной части
европейского материка, она, конечно, пыталась избегать всего, что могло бы
вызвать раздражение у русских.
291
Поэтому наше положение было очень опасным и трудным. Однако уже в
середине сентября лондонская "Evening Standard" сообщила, что министерство
иностранных дел оставило без ответа предъявленное послом Советской России
письменное требование об отказе от признания посланников Эстонии, Латвии и
Литвы в Лондоне правительством Великобритании. Переговоры по вопросам
передачи золота, вкладов и судов продолжались, но через несколько недель
прекратились и они. В конце октября было принято решение реквизировать
находившиеся в английских гаванях эстонские и латвийские суда. Тем самым они
переходили под британский флаг и под защиту властей Великобритании. Часть
деловых кругов весьма резко отнеслась к этому шагу. Даже либеральная "News
Chronicle" очень рассердилась, назвав это решение британского правительства
грубой ошибкой (blunder) и сочтя, что за это надо кое-кого уволить (somebody
should be sacked). Однако это не изменило положения - суда и прочее
имущество русским переданы не были.
Из: И.Майский. "Воспоминания советского посла. Война 1939-1943", М.,
1965, с. 128-129.
Как известно, летом 1940 г. Эстония, Латвия и Литва вошли в состав
СССР. 15 августа того же года я посетил Галифакса и от имени Советского
правительства просил его принять меры к ликвидации британских миссий и
консульств, существовавших раньше в Прибалтике, а также к упразднению бывших
прибалтийских дипломатических представительств в Англии. Галифакс уклонился
от прямого ответа на мой демарш и вместо этого пустился в длинные
рассуждения на тему о том, как следует квалифицировать действия СССР в
отношении прибалтийских государств: агрессия это или не агрессия? В итоге
Галифакс пришел к выводу, что действия СССР приходится рассматривать как
агрессию со всеми вытекающими отсюда выводами.
Слушая британского министра иностранных дел, я думал, как лучше всего
реагировать на его аргументацию. Разумеется, я легко мог бы облечь свой
ответ в столь разумные и привычные для нас марксистско-ленинские формулы,
однако из долгого опыта я знал, что люди, подобные Галифаксу, их совершенно
не воспринимают. Эти формулы отскакивают от их сознания, как от стены горох.
А мне важно было сказать Галифаксу что-то такое, что могло бы воздействовать
на его разум и его чувства и толкнуть его на некоторые практические шаги для
ликвидации британских дипломатических представительств в Прибалтике и
балтийских дипломатических представительств в Англии. Надо было поэтому
найти такой язык, который был бы понятен Галифаксу, и облечь мои аргументы в
такие конкретные образы, которые что-то говорили бы его мышлению и фантазии.
- Вы знаете, лорд Галифакс, - начал я, - что я сибиряк... Так вот,
позвольте мне рассказать вам сказку о сибирском крестьянине... В одной
деревне проживал крестьянин по имени Иван. Он тяжело заболел, и соседи
решили, что ему суждено умереть... Тогда, не дожидаясь кончины больного,
один сосед взял и увел к себе его лошадь... Другой сосед взял и увел к себе
его корову... Третий сосед взял и утащил у него плуг... Но случилось
неожиданное: больной крестьянин выздоровел и увидал, что за время его
болезни сделали соседи. Тогда он пошел к первому соседу и сказал: "Отдай мне
мою лошадь". Сосед стал ему сопротивляться. Крестьянин крепко стукнул его и
забрал свою лошадь. Потом крестьянин пошел ко второму соседу и сказал:
"Отдай мне мою корову". Второй сосед, видя, что случилось с первым соседом,
пошумел, поругался, но в конце концов отдал корову без драки. Потом
крестьянин пошел к третьему соседу и сказал: "Отдай мне мой плуг". Третий
сосед после опыта первых двух уже не рискнул даже ругаться и просто вернул
плуг его прежнему владельцу... Так вот, лорд Галифакс, кто же, по-вашему,
тут агрессор: крестьянин Иван или его соседи?
Галифакс долго молчал после моей "сказки", потом посмотрел на потолок,
потом потер переносицу и, наконец, произнес:
- Да, это интересная точка зрения...
292
Комментарий историка
Из: EMedijdinen. "Saadiku $aatus" VaHsministeeriumja saatkonnad,
1918-1940..,", Ik. 79, 82, 105,107, 136-138, 155-156, М-162М84, 199-201,
227, 245-246, 258,290-293 (пер.сэст.)
<0 реакции эстонских посланников за рубежом на события 1940 г. в Эстонии>
<Швеция> Как и А.Варма в Хельсинки, Х.Ларетеи поспешил подтвердить свою
солидарность с правительством Й.Вареса и министром иностранных дел
Н.Андрезеном. В письме от 1 июля 1940 г. он выразил признательность
правительству, которое, по его мнению, взяло на себя очень трудную задачу
управления Эстонией. В отличие от А.Варма, Х.Ларетеи сомневался в
целесообразности экономической реформы и особенно в спешке с выборами. Посол
подтвердил, что уже с октября 1939 г. ему было ясно, что "сохранение нашей
внутриполитической независимости, народа и мира зависит от пакта между
Эстонией и Советским Союзом".
В своем письме от 12 июля посланник подчеркивал, что он всегда был
"убежден в том, что у нас законное правительство". Х.Ларетею было нелегко
это сделать, ведь и ему было известно, что пресса и правительственные круги
Швеции считали произошедшее в государствах Балтии оккупацией. В Скандинавии
были уверены, что правительства Балтийских государств не являются свободными
и самостоятельными при решении как внешне-, так и внутриполитических
вопросов. <...>
Решительный шаг был предпринят посланником Х.Ларетеем 24 июля 1940 г. В
этот день он вручил заместителю министра иностранных дел Швеции Карлу
Густаву Вестману ноту, в которой выражал протест против провозглашения
Эстонской Советской Социалистической Республики и присоединения ее к
Советскому Союзу. Вестман ответил, что Швеция не может "не признать
создавшееся положение". 8 августа 1940 г.. министерство иностранных дел
Эстонской ССР направило в Стокгольм телеграмму: "Прекратить деятельность
посольства, консульств, передать дела, имущество представительству СССР,
после передачи в полном составе немедленно выехать в Таллинн". Согласно
подписанному в тот же день в Таллинне решению, Х.Ларетеи был освобожден от
обязанностей посланника в Стокгольме, Осло и Копенгагене. 10 августа 1940 г.
приказы такого же содержания были составлены в отношении работников
посольства в Стокгольме А.Линкхорста, Э.Пярла, К.Аста. К.Берг, по причине
того, что он состоял в браке с гражданкой Швеции, уже в июле 1940 г.
попросил освободить его по собственному желанию. В Эстонию никто из них не
вернулся. Окончанием деятельности посольства в Стокгольме можно считать
последний приказ Х.Ларетея от 15 августа 1940 г. за No14: "Поскольку в
результате акции, проведенной неконститугщонным путем, и не отвечающей воле
подавляющего большинства народа, Эстонская Республика была присоединена к
Советскому Союзу и правительство Швеции попросило меня передать посольство
посольству Союза ССР, с сегодняшнего дня я прекращаю деятельность
посольства". Передача помещений и имущества посольства под нажимом Швеции и
по прямому требованию посольства Советского Союза состоялась 16 августа 1940
г. Посланник отказался вступать в непосредственный контакт со служащим из
Москвы и передал ключи представителю министерства иностранных дел Швеции.
Всего две недели спустя, 23 июля 1940 г., пресс-атташе посольства в
Стокгольме К.Аст писал своему другу и давнему другу Эстонии в Финляндии
Лаури Кеттунену о своем наивно-романтическом отношении к июньским
коммунистам: "Все кончено. Все в прошлом - все оказалось сном. как и жизнь
вообще. Над Эстонией пала огромная ночь. Ужаснейшая ночь. Тьма, в которой не
мерцает ни единой звезды. Могила, куда не проникает ни одной надежды.
Могила, где не звучит больше голос разума или совести. Вопят и шумят
насилие, глупость, попирание сапогом человеческих ценностей и самая
губительная душевная слепота".
<Финля11дия> Самой большой заслугой Александра Варма считается
разоблачение противоправной сущности оккупации стран Балтии. Он был одним из
тех посланников, которые, подобно Аугусту Рею и Хейнриху Ларетею,
сформировали 2 сентября 1940 г. в Стокгольме эстонскую зарубежную делегацию
с целью сохранить преемственность
293
государства. Зарубежная делегация считала правительство Й.Вареса
марионетками чужого государства, пришедшими к власти с помощью танков.
До того отношения А.Варма и Н.Андрезена были более чем дружескими. На
основе имеющихся в Эстонии архивных документов можно утверждать, что А.Варма
самым ясным образом выражал свою лояльность в отношении новой власти.
Н.Андрезен упоминает, что у него была постоянная связь по телефону с послом
в Хельсинки и он получал ценнейшие данные о Финляндии, в том числе сообщения
о планируемой Финляндией реваншистской войне с Советским Союзом. Похоже на
то, что этот факт, по существу, шпионской деятельности против Финляндии
Н.Андрезен добавил в свои воспоминания для того, чтобы дискредитировать
А.Варма, который в 1963-1971 гг. занимал должность премьер-министра
правительства в изгнании, исполняющего обязанности президента. Впрочем,
реакция А.Варма на события 1940 г. в Эстонии действительно кажется странной.
В своем циркулярном письме послам от 1 июля 1940 г. Н.Андрезен
утверждал, что события в Эстонии были всего лишь ответом на шестилетнее
молчание, и что Красная Армия будто бы активно не вмешивалась в события.
Одновременно он требовал соблюдения концепции времен договора о базах. В
свою очередь, пакт о взаимопомощи был для Эстонии средством укрепления
безопасности, а не вмешательством чужого государства во внутренние дела.
Отказ от Балтийского союза обосновывался ненужностью союза и провоцирующего
интриги договора. <...>
Окончательное решение посланник принял лишь 7 августа. В этот день он
предъявил ноту, в которой извещал о прекращении деятельности посольства и
отказывался признать присоединение Эстонии к Советскому Союзу. В
воспоминаниях А.Варма утверждает, что запечатал двери посольства в
присутствии финского должностного лица. Но через кого был передан отказ от
услуг эстонских консулов в Финляндии? Произошло это посредством А.Варма или
министерства иностранных дел Финляндии? Многие эстонцы, бежавшие в
Финляндию, впоследствии не доверяли А.Варма. Возможно, причиной тому была
его проанглийская мировоззренческая ориентация, что не исключало и передачи
данных об Эстонии в Москву. Также не исключено, что причиной было двуличное
поведение А.Варма летом 1940 г. Позже он действительно выступал как политик,
беспокоящийся о преемственности эстонской государственности, которому в 1941
г. даже удалось вновь открыть посольство Эстонии в Хельсинки, оставаясь в
Финляндии до сентября 1944 г..
<Великобритапия> В мае 1940 г. Аугуст Шмидт изменил фамилию. В
государстве, воюющем с Германией, ему было надежнее пользоваться новой --
Торма. Однако это не спасло его от проблем, источником которых служила
Москва. Ликвидацию посольства в Лондоне в июне 1940 г. начали не с
посланника, а с его подчиненных. Сам посланник выражал, по крайней мере,
частичную готовность к сотрудничеству с новой властью. В письме от 2 июля он
сообщал о своих распоряжениях относительно здания посольства, 9 июля
направил в Таллинн полный обзор событий последнего времени во Франции и
проанализировал возможности обороны Англии от нападения немцев. Еще в
середине июля он послал в Таллинн через Швецию отчет о деятельности
посольства в Лондоне и другую дипломатическую почту.
Первым был уволен из посольства главный консул. Назначенный летом 1940
г.. министром иностранных дел правительства Й.Вареса Николай (Ниголь)
Андрезен пишет в своих воспоминаниях, что "срочно следовало уволить и
главного консула в Лондоне Виллибальда Рауда", не уточняя при этом, почему
именно В.Рауда. Характерной была реакция А.Торма на увольнение В.Рауда.
О.Эпик писал, как он был поражен тем, что посланник в Лондоне поспешил сразу
же передать это распоряжение в министерство иностраных дел Англии. Там
А.Торма сообщил, что В.Рауд больше не относится ни к составу посольства, ни
к дипломатическому корпусу. О.Эпик утверждает: "Мне показалось невероятным,
чтобы один из наших посланников мог так поступить". Разве это не было
открытым признанием правительства Й.Вареса и начавшейся оккупации? Возможно,
за этой поспешностью стояло желание посланника любой ценой сохранить те 25
000 фунтов, которые 18 июня 1940 г.. передало в распоряжение посольства в
Лондоне последнее законное правительство Эстонии, поскольку теперь решение о
дальнейшем использовании денег оставалось принимать только посланнику. Сам
А.Торма вспоминает, что сразу после "выборов" 14-15 июня попросил о встрече
с помощником британского министра иностранных дел, и она была назначена на
294
22 июля. Однако утром того же дня в газетах появились сообщения о
намерении Балтийских государств присоединиться к Советскому Союзу.
23 июля все балтийские представители в Лондоне вручили ноты протеста
против решений незаконно избранных парламентов и попросили не признавать
инкорпорацию их государств в состав Советского Союза. Положение было для них
в высшей степени напряженным, так как британское общественное мнение и
особенно экономические круги оказывали давление в пользу признания
объединения государств Балтии с Советским Союзом. Отношения с Советским
Союзом стали важнее любых малых государств. К счастью для Балтийских стран,
Великобритания все же осталась страной, которая рассматривала проведенную
инкорпорацию как аннексию и не признала ее юридически.
С 25 июля 1940 г. Н.Андрезен освободил от должности А.Торма, советника
Эрнста Сарепера и служащего Аугуста Бергмана. Однако, все они и далее
оставались на своих должностях в эстонском посольстве до смерти в первой
половине 1970-х гг.
<Фраиция> Когда в конце 1939 г. было принято решение несколько
расширить состав зарубежных представительств Эстонии, было учреждено место
пресс-атташе в Париже. Однако в начале 1940 г. решили, что этой должности
надо дать новое наименование, которое предоставляло бы возможность
заниматься и другими вопросами. Так К. Р. Пуста вновь отправился в Париж в
качестве служащего посольства по особым поручениям. Посланником в Париже
решили назначить такого же спецслужащего из Берлина -- Оскара Эпика. Его
выезд в Париж и передача полномочий напоминали уже бег наперегонки с
немецкими войсками. После приезда в Париж у него создалось впечатление, что
пораженческие настроения царили не только во Франции в целом, но и в
эстонском посольстве. <...>
К.Р.Пуста был одним из первых дипломатов, которого Н.Андрезен уволил
уже 29 июня 1940 г. Возможно, что причиной послужило неведение новых хозяев
Таллинна и их московских начальников относительно того, в чем заключались
особые поручения К.Р.Пуста. Однако о непримиримом отношении Пуста к
коммунистическому режиму было известно, и его хотели уволить поскорее.
Вторая причина увольнения могла заключаться в том, что имя К.Р.Пуста
было связано с движением борцов за свободу, так как и Юри Саммуль был уволен
из министерства иностранных дел именно под этим предлогом. Официальным
представителям Эстонии трудно было контролировать происходившее в
посольстве, поскольку и О.Эпик, и К.Р.Пуста в связи с войной вместе с
французским правительством бежали в Виши. Находясъ там, 22 июля К.Р.Пуста
попросил французского министра иностранных дел не признавать присоединение
Эстонии к Советскому Союзу. Так утверждает Пуста в своих воспоминаниях. Но
успело ли декларированное в тот день в Тсиишнне попасть в Виши и в руки
Пуста? Возможно, его заявление появилось еще в связи с июльскими выборами
или относится к более позднему времени, когда он уже не был официальным
посланником. Полномочный посол О.Эпик и последний военный атташе в Париже
полковник Хенн-Антс Кург тайно бежали из посольства, скрыв от других свои
планы бегства. Работу и хлеб надеялись в дальнейшем получать от немцев.
Советнику посольства Александру Палло в посольстве СССР сделали
предложение поступить на должность генерального консула Советского Союза в
Нью-Йорке. Отсутствуют данные о том, была ли это всего лишь провокация или
А.Палло действительно возбуждал такое доверие в глазах советской власти.
"Неожиданно было то, что Варик, повар Хильда и женщина-служащая
посольства барышня Саукас перешли на службу к большевикам", - вспоминает
последний посланник. И большинство живших в Париже эстонцев будто бы
ответили на приглашения советского посольства и отправились регистрироваться
и ставить штамп в паспорте. Поскольку служащие посольства в Париже перешли
на сторону новой власти, посольство и архив также относительно легко
выпустили из рук. Не было в Париже и человека, который попытался бы любой
ценой защитить преемственность эстонской государственности. О.Эпик сделал
для сохранения эстонской государственности гораздо меньше, чем предполагала
его должность.
Может быть, есть доля правды в его утверждении, что Франция продала
Балтийские государства. Правда, Париж, не сделал открытого юридического
признания присоединения Балтийских государств к Советскому Союзу, но и не
предпринял ничего, достойного упоминания, в их поддержку. <...>
295
<Испания> После июньского переворота, произошедшего в Эстонии, с местом
посланника в Мадриде произошло нечто странное. Не совсем ясно, что
планировал Н.Андрезен, назначая И.Леппика одновременно послом в Испанию.
Выполнял ли он более раннее решение <-..> или это был его собственный план,
и он верил, что такая возможность действительно реализуется? Он чуть было не
доверил эту задачу человеку, который был на очень хорошем счету у
руководства Эстонской республики, ликвидированного летом 1940 г. Во всяком
случае, 27 июля 1940 г. Н.Андрезен направил телеграмму в Рим: "Просить
срочного согласия Йохана Леппика с назначением в Мадрид". На следующий день
Й.Леппик подтвердил в своем письме министру иностранных дел, что он, в
соответствии с полученной инструкцией, отправился на беседу с послом в
Испании и сообщил о воле правительства И.Вареса. Одновременно он привлек
внимание министра иностранных дел Н.Андрезена к отсутствию эстонского
представительства в Португалии. Посланник считал, что <... > можно было бы
за небольшую доплату распространить его деятельность и на Лиссабон.
Этого не произошло. Й.Леппик не получил полномочий посланника ни в
Испании, ни в Португалии. До закрытия представительств Балтийских государств
он продолжал работать в Риме. Секретарь посольства Давид Яансон также
выполнял свои обязанности до августа 1940 г. Служебная переписка посольства
в Риме и личные письма посланника были свободны от цензуры. Это посчитали
возможным в связи с войной в Европе, о чем Д.Яансон поспешил радостно
сообщить 18 июля 1940 г. Н.Андрезену. Приказ об освобождении от должности
посланника И.Леппика был сформулирован несколько по-иному, чем это делали
летом 1940 г. в отношении других зарубежных представителей Эстонии: "Отзываю
посла Йохана Леппика с его должности в Риме". Такую вежливую формулировку в
1940 г. использовали лишь в двух-трех случаях. Й.Леппик, однако, не принял
приглашение и в Эстонию не вернулся, но передачи посольства представителю
Советского Союза ему избежать не удалось. Обращение в итальянское
министерство иностранных дел за поддержкой также не помогло, этот вопрос
римские власти больше не интересовал. <...>
<Германия> Р.Меллерсон до последнего оставался в Берлине добросовестным
служащим. Его последний основательный доклад, теперь уже министру
иностранных дел нового, Варесовского правительства Н.Андрезену относится к
16 июля 1940 г. В самые решающие минуты ликвидации посольства в августе 1940
г. посланника не было в Берлине. Он вернулся из поездки в Скандинавию к
середине августа. Посольство передал Советскому Союзу А.Массакас, который в
мае 1940 г. был командирован из оккупированного немцами Брюсселя в Берлин.
22 августа 1940 г. в своем письме эстонскому посланнику в Стокгольме
Х.Ларетею Р.Меллерсон сообщал: "Действия Массакаса преподнесли нам множество
мелких неожиданностей, которые впредь необходимо иметь в виду". Гораздо
большей неожиданностью стала для посланника деятельность атташе Роберта
Бирка. Р. Бирка назначили в Берлин осенью 1939 г. Он был "парвеню",
отличался тяжелым характером и хорошим знанием языков. О нем вспоминают, что
даже работники министерства иностранных дел не знали, кто он - немец,
француз или русский. Р.Меллерсон сообщал, что "Бирк, в свою очередь, рьяно
начал служить новым господам - все поспешно передал русским, попытался
заполучить и некоторые вещи, которые к нему прямо не относятся, но о
существовании которых ему было известно". Позже и К.Селътер вспоминал, что
уже осенью 1939 г. у него вызывало подозрения "недопустимое поведение Бирка
с представителем одного зарубежного государства". Сельтер не сомневался, что
Бирк в качестве коммунистического агента вел в посольстве "шпионскую и
предательскую работу". Не исключено, что подобное поведение Бирка было
вызвано лишь страхом за себя и своих близких в Таллинне, куда он сразу и
поспешил. Смерть посланника Р.Меллерсона 8 октября 1940 г. стала для многих
неожиданностью, ему было всего 48 лет. Подозревали даже насильственную
смерть, отравление. На самом деле ее причиной действительно был инфаркт.
<...>
<Литва> Летом 1940 г. июньские коммунисты искренно верили в возможность
сохранения зарубежных представительств Эстонии, по крайней мере, в
Балтийских государствах. Н.Андрезен заметил, что в Таллинне вообще были
против замены посланников, поскольку направление "активистов" (коммунистов)
за пределы Эстонии считалось разбазариванием рабочей силы. Однако с
посланниками в Риге и Каунасе именно так и поступили. По
296
воспоминанию Э.Киротара, этот шаг получил одобрение не только среди
июньских коммунистов.
Поводом стало обвинение, предъявленное Советским Союзом Балтийским
государствам 14-16 июня 1940 г. Москва утверждала, что Балтийские
государства состоят в военном союзе. Министр иностранных дел Н.Андрезен и
все члены правительства Й.Вареса сочли своим первостепенным долгом заменить
посланников в Риге и Каунасе. Это казалось каким-то оправдательным ответом
на обвинения. 29 июня 1940 г. означенные лица были отозваны в распоряжение
министерства иностранных дел в Таллинне.
Летом 1940 г. Я.Латтик не пытался бежал за границу, хотя посольства
многих государств предлагали ему эту возможность. По его собственным словам,
его удержало беспокойство за оставшихся в Эстонии родственников. Перед
отъездом Я.Латтика из Литвы тамошним новым властям удалось вручить ему орден
Гедиминаса 1 степени, как делалось и раньше в отношении посланников Эстонии,
покидавших пост. В Эстонии он нашел работу благодаря известному участию
Н.Андрезена.
12 июля 1940 г. новым посланником в Каунасе был назначен Рихард Кяспер.
Об этом человеке Э.Липсток, сохранивший место атташе, вспоминал, что
"действия Кяспвра в Каунасе были неопределенными... Кяспер был как-то не
похож на прежних посланников и впечатления о себе, как о дипломате, не
оставил". <...>
В августе 1940 г. возникло неожиданное замешательство: что делать с
эстонским посольством в Каунасе и литовским представительством в Таллинне?
По предложению литовского министра иностранных дел приступили, прежде всего,
к передаче посольств. Затем в Эстонии решили, что было бы проще и лучше,
чтобы каждое посольство отправило свое имущество на родину, соответствующее
распоряжение поступило в Каунас 12 августа. Наконец, за основу приняли
первоначальное решение, действительное для всех зарубежных посольств,
передать имущество и архивы представительствам Советского Союза. В Каунасе
это произошло 23 августа 1940 г.
<Венгрия> В некрологе об умершем в 1969 г. от инсульта И.Маркусе
говорится, что он не выполнил полученного в 1940 г. от пособников советской
власти распоряжения вернуться в Эстонию. Вместо этого он принялся в
"истинном свете" разъяснять в Венгрии постигшую Эстонию судьбу.
Действительная картина действий посланника Эстонии в Венгрии, Румынии и
Турции Й.Маркуса в 1940 г., к сожалению, несколько иная.
29 июня 1940 г. посланник сообщал из Будапешта: "При обсуждении со
здешним советским полпредом, с которым у меня всегда были наилучшие
дружеские отношения, нашего сотрудничества с Советской Россией, полпред
всегда заверял, что между Эстонией и Советским Союзом мыслимы только
доверительные отношения." И. Маркус также дал понять, что он даже несколько
опередил события в Таллинне: "Меня радует, что наше нынешнее правительство
завоевало доверие советского правительства, и я желаю счастья Вам, г-н
министр, и всему нашему новому правительству".
На циркулярное письмо, направленное эстонским посланникам министром
иностранных дел правительства Й.Вареса Н.Андрезеном, И.Маркус ответил 9 июля
1940 г., как добросовестный карьерный дипломат, которого не интересовало то,
что действительно происходит на родине: "Подтверждаю получение письма от 1
июля. Я с большим вниманием принял к сведению данные Вами указания о нашей
дальнейшей деятельности и со всей откровенностью подтверждаю, что смогу
лояльно выполнять их, поскольку они отвечают моей собственной оценке
политической ситуации и пониманию того, что мы должны делать для сохранения
независимости Эстонии и благополучного хода дел". В тот же день И. Маркус
направил в Таллинн последний регулярный отчет посольства в Будапеште и даже
свои счета от дантиста. 12 июля 1940 г. посол получил в ответ телеграмму с
требованием о передаче архива в Берлин и ликвидации посольства. Выполнив
указания, И. Маркус очень точно подвел все счета. Уже 13 августа 1940 г.
остаток кассы его посольства был положен в местный банк Будапешта, а
сберегательная книжка отправлена по почте в Таллинн. Ни сам посланник, ни
атташе Вальтер Соевер в Эстонию не вернулись, хотя их всячески зазывали
туда, а в случае отказа угрожали судом. <...>
<Латвия> Летом 1940 г. Х.Ребане неожиданно повел себя как лояльный
служащий новой власти. Было похоже, что в решающий момент у него не хватило
смелости или
297
решительности сделать более четкое -заявление в защиту преемственности
Балтийских государств.
Одним из немногих шагов внешней политики правительства Й.Вареса было
аннулирование упомянутых в нотах Советского Союза договора о Балтийской
Антанте и, конечно, эстонско-латвийского договора об обороне. Особым
сторонником Балтийского союза посол Эстонии в Риге Ханс Ребане никогда не
был. Может быть, поэтому ему легче было теперь закончить все дела. 25 июня
1940 г. посланник, согласно пришедшим из Таллинна указаниям, нанес визит
новому премьер-министру и министру иностранных дел Латвии Аугустсу
Кирхенштейнсу.
Посланник запросил согласия Латвии на аннулирование эстонско-латвийских
договоров. В присутствии X. Ребане А.Кирхенштейнс позвонил по телефону
К.Ульманису. Тот сразу согласился и соответствующие решения были
опубликованы в прессе Балтийских государств. В тот же день, составляя свой
первый отчет новому министру иностранных дел Н.Андрезену, Х.Ребане попросил
"Правительство Республики принять прямые меры к претворению в жизнь больших
и ответственных заданий, которые возложило на себя новое правительство".
Новое правительство, как известно, хорошо сумело справиться со своими
"заданиями". Х.Ребане "добровольно" отказался от своих обязанностей 10 июля
1940 г. Его заявление об увольнении было лаконичным: "Прошу освободить меня
от службы в министерстве иностранных дел".
О своем последователе Х.Ребане позже, будучи в эмиграции, писал:
"Правительство Вареса назначило в Ригу нового посланника, который болтался
по городу в сандалиях. В посольстве его первыми вопросами были, где
автомобиль посольства и где находится винный погреб". <...>
<США> Присоединение Балтийских государств к Советскому Союзу стало
тяжелым поражением для официальных представителей этих государств повсюду,
однако благодаря заявлению, сделанному 23 июля 1940 г. и.о. госсекретаря США
Самнером Уэллесом, в США в отношении Балтии была применена доктрина Стимсона
-- не признавать территориальные изменения, проведенные с использованием
насилия или под угрозой такового. Это дало представителям Балтийских
государств в США, в том числе И.Кайву, уникальную возможность -- остаться
основными носителями государственно-правовой преемственности Эстонии.
Разумеется, что И.Кайв отказался выполнить поступившее из Таллинна 6 августа
1940 г. распоряжение приехать, и пришедший 5 сентября приказ прекратить
деятельность консульства. И.Кайв успешно отражал попытки Москвы захватить
консульство и предлагал убежище прибывшим из Европы бывшим эстонским
дипломатам. <...>
<СССР> А.Рей, которого оценивают как тихого и хитрого человека, сумел
наладить довольно удовлетворительные отношения с кремлевской властью, хотя
ему приходилось жить в постоянном напряжении, учитывая, например, обычай
Кремля работать по ночам. Это означало, что и эстонский посланник по ночам
постоянно должен был быть настороже. После ноты от 15 июня 1940 г., нанесшей
окончательный удар по независимой Эстонии, А.Рей сразу вылетел через Ригу в
Таллинн.
Окончательная ликвидация независимости Балтийских государств в июне
1940 г. была связана с военными действиями в Европе, но не исключено, что
последний и решающий толчок дал Сталину новый посол Великобритании в Москве
сэр Стаффорд Криппс. Э.Лааман, эстонский пресс-атташе в Москве, в одном из
своих последних отчетов министерству иностранных дел Эстонии высказал
предположение, что между состоявшейся 14 июня встречей Молотова с английским
и французским послами и предъявленной в тот же день Литве нотой есть
какая-то связь. Ту же связь видел и посол Финляндии в Риге Э.Х.Палин, так
как величайшим желанием западных стран было вбить клин в отношения между
Советским Союзом и Германией. Одним из средств считали передвижение на запад
границ Советского Союза и расположения Красной армии. 9 августа 1940 г.
британское правительство приняло решение о фактическом признании поглощения
Балтийских государств Советским Союзом, хотя Криппс требовал даже большего.
Президент К. Пяте планировал поставить эстонского посланника в Москве
во главу нового, формируемого правительства. Эмиссар Москвы А.Жданов и его
приспешники среди эстонцев с этим не согласились. Министр иностранных дел
правительства Й.Вареса Н.Андрезен в своих
298
воспоминаниях пишет, что А. Рей после переворота пришел к нему и
заверил в готовности искренно служить новому правительству. <...>
А. Рея не уволили сразу, хотя враждебность пришедших к власти летом
1940 г. по отношению к "спецам" была очевидной. По некоторым данным, А.Рей
просил до отстранения от должности позволить ему еще нанести прощальные
визиты находившимся в Москве дипломатам. "Солидное желание солидного
человека исполнили", - свидетельствует О.Лооритс. Однако, возвратившись в
Москву, А.Рей получил в тамошнем посольстве Швеции визы и вместе с супругой
13 июля 1940 г. бежал через Ригу в Стокгольм. За бегство А.Рея Н.Андрезен
будто бы получил первую головомойку. Все же не исключено, что бегству
способствовали некоторые бывшие, теперь перевоплотившиеся в июльских
коммунистов, товарищи по партии. Вслед за Юри Улуотсом А.Рей стал затем
премьер-министром правительства Эстонии в изгнании, исполняющим обязанности
президента. Но были ли у него действительно полномочия, подписанные К.
Пятсом, какутверждал О.Лооритс?
История бегства А. Рея из Москвы позже, в эмиграции, стала серьезным
вопросом, расколовшим зарубежных эстонцев. Он сам признавался в 1944 г.:
"Мое бегство было игрой нервов, но мы проскользнули благодаря детальному
плану, а главным образом, удаче". О.Эпик считал бегство посланника из Москвы
невероятным, как сказка. По утвержданию атташе московского посольства
Э.Райдна, работники представительства ничего не знали о планах посланника, и
им осталось непонятным, как А.Рею удалось провести НКВД. Бегство посланника
осложнило жизнь других работников представительства, поскольку повлекло за
собой усиление и без того постоянного надзора НКВД.
С другой стороны, военный атташе в Москве А.Синка заверил, что А.Рей
решил уехать в Швецию в самый последний момент и по его совету, об
основательно подготовленном плане бегства не могло быть и речи. А.Синка
также подчеркивал, что НКВД была хорошо известна история бегства. За тем,
что А.Рея отпустили за границу, стояла, по его мнению, нерешительность
Москвы или желание продемонстрировать, что она не вмешивается насильственно
в происходящее в странах Балтии. <... >
Первым уволенным летом 1940 г. из представительства в Москве служащим
стал вышеупомянутый атташе Эдуард Лааман. Он был назначен в посольство по
рекомендации К.Пятса, на основании принятого в конце 1939 г. решения
увеличить число сотрудников иностранных преставительств. В Москве надо было
восстановить места как торгового, так и пресс-атташе. Последнее должен был
занимать кто-то из ведущих эстонских журналистов, и выбор пал на Э.Лаамана.
Э.Лааман выехал в Москву непосредственно перед визитом Й.Лайдонера в декабре
1939 г.
Летом 1940 г. Н.Андрезен направил в Москву в качестве нового
пресс-атташе Эдуарда Таммлаана, который в августе стал и фактическим
руководителем посольства. Других бывших сотрудников посольства также держали
в Москве до августа, хотя они вовсе не были довольны новой ролью. 5 августа
1940 г. советник В.Оянсон направил в Таллинн заявление, в котором просил от
своего имени, а также от имени Э.Райдна и Я.Маалберга, разрешения отказаться
от должности. В.Оянсон считал, что и руководство Советского Союза с
удовольствием встретило бы скорейший отъезд представителей Балтийских
государств и членов дипломатического корпуса из Москвы. "Их длительное
пребывание в Москве могло бы вызвать у тамошних властей только беспричинное
раздражение, чего следовало избегать", -считал советник.
Архивы и имущество посольства принял Э.Таммлаан и комиссия, состоявшая
из представителей Наркоминдела и НКВД. Здание и большую часть инвентаря
оставили под наблюдением Э. Таммлаана, который стал представителем ЭССР в
Москве. Бывшее посольство стали называть теперь "представительством
Эстонской ССР".
299
Комментариев нет:
Отправить комментарий